Сам Никон Евсеевич в это время был в зеленом отряде у Чашинского озера. Собирался под водительством белогвардейского офицера Баранова идти даже на уездный город. Но хватило красному отряду одного пулемета, чтобы все это сборище разбежалось кто куда. Вернулся и Никон Евсеевич темной осенней ночью. Все ждал, что придут за ним и поведут в трибунал. Но обошлось. Соседям стал пояснять, что был он в Рыбинске и что помогал родне дранить крышу. А такое и правда было. Помогал брату Аникею подлатать дыры в крыше над амбаром. Держал Аникей постоялый двор при Талгском подворье с рестораном. Ну вот как-то и помог Никон Евсеевич ему. Теперь пояснял соседям об этом во всеуслышание. Знал кой-кто, где был Никон Евсеевич, но помалкивал: мало ли — власть была ненадежна еще, сегодня Ленин вверху, завтра Колчак придет. Молчали. Теперь вот хитрую «маневру» придумали власти. Чтобы сами жители друг на друга наговаривали. Мол, чистка. Мол, выявить чуждый элемент в обществе новом. И то тут, то там объявляются враги революции. То в одном селе бывший кондуктор с флота, шкурник и мордобоец, то стражник бывший, то жандарм или там урядник с полным набором царских медалей.
И страх поселился в душе Никона Евсеевича. Что и его за «зеленое» движение вытянут из Хомякова. А там докопаются до седьмого года. Выяснят, что служил он тогда в Риге, в малоярославском полку. И еще выяснят, что был он в той роте, что расстреливала однажды ночью восемь арестованных социалистов, принимавших участие в тюремном бунте. И был он в первом ряду, ефрейтор Сыромятов, верный служака, преданный царю и отечеству. Целил в какого-то с бородкой тощей. Падал социалист-революционер, переламываясь пополам, медленно, как лист осенний с дерева, когда нет ветра. Тогда быстро забылось. А вот теперь похожие на социалиста стали встречаться на улице, в уезде, на базаре. Чудится, кажется даже, что не жив ли он остался тогда?
И совсем ночи перестал спать, когда узнал, что допытывался о нем новый землемер Ванюшка Демин. Осведомлялся у начальника Шиндяковской волостной милиции Игната Никифоровича Хоромова. Как-то заехал Хоромов. Пил холодное молоко с погреба и говорил про тот разговор. Кто-то нанес Ванюшке, что был Сыромятов в «зеленом» движении. И что надо милиции по долгу службы проверить этот факт. Недоверчив был Хоромов, хоть и молоко пил у них. Принес свой реестр Никон Евсеевич, развернул перед начальником. А там есть и служба в красном запасном полку в Рыбинске, потом служба при охране артиллерийских складов тоже в Рыбинске. В девятнадцатом весной демобилизовали по болезни Сыромятова.
— Так что же это! — кричал Никон Евсеевич, потрясая реестром: — Меня, красноармейца, в один ряд с жандармом из села Кочерино! В один ряд, значит? А что был у Чашинского озера, так силком. Попробуй не пойди, коль ружье к затылку. Да и выстрела не сделали там, разбежались. Можно и свидетелей найти...
Говорил, а сам смотрел со страхом в толстое каменное лицо начальника волмилиции. Ну, скажет — а вспомни, как пил спирт из магазина, разграбленного в семнадцатом году в Рыбинске, как с Фокой Коромысловым, известным бандитом и контрреволюционером, угнал воз добра на Аникины хутора. Вспомни, как в деревне под Чашинским озером ходил по улице с дубиной и стучал в двери и окна тех домов, в которых жили семьи красноармейцев. Кричал на всю улицу — горлопан Никон Евсеевич по натуре по своей:
— А ну выходи, кто тут есть в красном шлеме!
Но не знал тех фактов начальник волмилиции. Допил молоко, вытер губы, сказал:
— Про Чашинское озеро я слыхивал. Верно, там никаких боев не было, подтверждаю...
И с тем уехал. Уехал, может, искать еще свидетелей жизни Сыромятова. Кто его знал. Мутилось в голове Никона Евсеевича, все валилось из рук. А ведь как славно учредилось время после гражданской войны, когда нэп наступил. В двадцать третьем стал он церковным старостой. Потом даже членом сельсовета. С председателем — дальней родней — одним окурком затягивались на заседаниях. Обсуждали международное положение, постройку мостов, помощь бедным. Но забурчали в Хомякове. Мол, что же это — нет победнее в правление советское. Да и председатель стал новый — Федька Волосников. Он председатель, он же и секретарь партийной ячейки. Вся власть в его руках... Только какая он власть — худородный мужичонко. На сходах лишь головой крутит. Поддакивает больше. А кричать начнет — сорвет с голоса петушком эдаким, смех кругом. Правильно слово «советская» не скажет — то «совецкая», то «соведская». Трое детей, избенка осела под слоями соломы, соломы черной и гнилой. Ну, какая же это власть? Не то что в старину урядник, скажем. Приезжал на пролетке, свой кучер, своя горничная даже. Эх-ма... Времена, конечно...