Вот после того разговора близок и дорог даже стал для него этот человек, и, как был в городе, непременно шел к нему в кабинет с окнами на Волгу и начинал рассказывать, как его встречают в деревнях, да как идет эта землеустроительная подготовка. Слушал, поглаживая голову, подбадривая, взрываясь иногда, негодуя, а то и ругая Демина за какие-то оплошки, а то советовал или же давал наметки о будущей работе, о деревнях.
Про село Хомяково он так говорил:
— Есть еще у нас такие глухие, забытые богом, деревни, вроде Хомякова. Захваченные они при Советской власти чуждым элементом, так я называю такие деревни. Вот и там — есть Советская власть, а дух старый, кулацкий. Потому что два коммуниста там всего, Федор Волосников, председатель сельсовета и он же секретарь партячейки, и неграмотный совершенно, хоть и преданный делу партии, Антон Брюквин. Вот и всё. Тяжела ноша для Волосникова — две должности нести, а что поделаешь. Подошлем в скором времени товарищей из подшефного завода, обещают. А пока надо им помочь, поддержать. Потому что заправляют там, как мне кажется, зажиточные. Держатся они хитро — митингуют за советские реформы, а гнут потихоньку свою линию. Эту линию надо разогнуть, Иван Андреевич. Деревня сейчас перед революцией. Есть в ней комитеты взаимопомощи, есть комитеты бедноты. Все это нужное дело. Но настала пора деревне шагнуть широко вперед, шагнуть в революцию. Вот эта революция и есть коллективный труд. И на пути к этой революции первая ступень, можно сказать, — эта широкополосица, которую ты вводишь в деревнях и селах, в том числе и в Хомякове. Понимаешь?
Не очень-то видел будущее деревни Иван Демин. Но верил. Раз партия говорит, значит, все должно быть ладно и все должно быть на своем месте.
И гонял по деревням Иван, как бы стараясь загладить свою вину за тот день, когда уходил из деревни, не оглядываясь. Он шел по землям, мерял рулеткой, вел разговоры с крестьянами, убеждал, отбивался от яростной ругани кулаков, не раз ждал, что загорится их старенькая изба от «красного петуха», которым не однажды угрожали и открыто и в письмах.
Вот и сегодня. Как это он, Пашка Бухалов, — «в хрюкалку»...
Ничего. Все придет к своему и здесь, в Хомякове. Завтра он повезет приговор в уезд. А с осени, когда снимут хлеб, начнет новое замерение и сведение земель бедняков в один клин. С осени, после покрова или на Михайлов день. Окрепнет и здесь Советская власть, вырастет партячейка...
И еще думал Иван, погоняя лошадь, о своем уже, потаенном, запрятанном на самое донышко неумолчно стучащего сердца. Там, в уезде, надо купить платок для Маруси... Чтобы с цветами, так сказала она, прыснув в кулачок. Маленькая, быстрая, с синими-синими глазами. Робеет перед ней Иван. Лишнего слова боится сказать. Молчит больше, как заедет в соседнюю деревню, остановится на таратайке у окна ее дома, попросит воды... Выпьет, плеснет остатки в пыль, фуражку пониже на лоб и дальше. А вслед тихий смешок... И что она смеется?
Еще толстовку отцу надо купить. Говорят, хорошие зимние толстовки появились в продаже в магазинах. Надо приодеть отца — уж очень он неухожен, поизносился одежкой. Пусть тоже порадуется...
Лошадь догнала человека — то ли странник, то ли сезонный работник. Котомка за спиной, палка в руке, вроде как прихрамывает. Поравнялся с ним. Закрыт подбородок воротником пиджака, поднятым высоко, фуражка с желтым козырьком надвинута низко на брови.
— Подвези, эй, дружок, — попросил он и ухватился рукой за крыло пролетки. Вскинул голову, и теперь под желтым козырьком Иван увидел перед собой рыжеватое лицо, крупные скулы, застывшие напряженно глаза.
Он приподнялся, освобождая место рядом, и тут же ахнул от пронизывающей боли в боку, под сердцем. Повалился грудью на передок пролетки и теперь увидел, как еще один человек появился на дороге: невысокий, длиннорукий. Этот ухватился за ремень. И еще двое вышли из кустов. Напрягая мускулы, Иван дернул вожжи, телом своим натянул их. Лошадь рванулась вперед, откинув в сторону длиннорукого. Загремела пролетка. И не видел уже, дергая из последних сил вожжи, как бегут следом и тот, с рыжим лицом, и низкий. Не видел, как остановились они в клубах пыли, как рыжий сплюнул, а низкий выхватил браунинг. Не услышал раздраженные слова: