— Антон Васильевич Брюквин, бывший красноармеец. Служил у Фрунзе, даже честь ему отдавал, как тот посещал пулеметную роту. Сначала в Казахстане воевал, потом перебросили нас дальше к югу, в пески... Мать ты честная, как вспомнишь эти пески...
— Ты погоди про пески, — попросил строго Волосников, подымаясь. — Товарищи из самой губернии, ищут этих разбойников. Просят помочь им. Кто бы из наших мог это Ивана Андреича, как ты думаешь?
Брюквин присел на скамью рядом с Македоном, смахнул картуз, приляпал волосы ладонью, повертев при этом косицы за ушами. Потом закинул ногу на ногу, рука привычно потянулась за куревом. А Волосников снова к нему:
— Может, Болонкин Семен?
Брюквин задумался, аккуратно отмыкая листочек газеты, расправляя пальцами. Наступила тишина.
— Нет, — сказал наконец. — Не можа... Помню, в парнях в лесу были. Увидел змею Семка — и ходу прочь из лесу. Ну, какой же убивец это? Соль только менять на коров...
Он засмеялся, а Волосников быстро пояснил агентам:
— Это младший брат, Болонкин Семен. Весной продал корову на подторжье, а накупил соли полные сусеки. Поживиться хотел. Ан, соль-то так дешева и осталась, да еще навезли в кооперацию полные воза... Ну, а его братец Гоша? — снова обратился к Брюквину. И опять наступила тишина. Антон облизал папиросу, покачал головой:
— Нет, не можа... Штаны у него всегда валятся. Как же это — одной рукой штаны держать, другой с ножом.
— Ну, а Бухалов-отец? — снова приподнялся нетерпеливо из-за стола Волосников.
Новая тишина нарушилась щелчком спички — потянуло дымом. Антон покачал головой, убирая горящую папиросу в кулак:
— Он не хват. Вот отрубить голову быку топором он сможет. Это ведь кому как. У нас вот тоже в пулеметной команде был один грузин. Быка мог он стащить, а как дойдет дело до пулемета...
— Ну, а Сыромятов? — перебил его сердито уже Волосников, не решаясь, видимо, попрекнуть за эти военные воспоминания. — Никон-то бы мог?
— Никон мог бы, — кивнул головой Антон. — Он из ундеров царских аль там ефрейтор, что ли. Он, помню, в мундире приезжал в деревню, до германской войны-то. Оммундирования два канплекта доставил. Знать, на хорошем виду был у начальства. Он мог бы.
— Но он же с нами был там, у сарайки-то. Тоже пропивал литки...
— То-то и оно-то, — протянул как-то разочарованно Антон. — Ну, в проехте...
— В проехте, да — согласился и Волосников и подергал себя за ремень. — Это, я думаю, товарищи, что между Чемберленом и этим убивством на трахте одна линия. Можно сказать, линия Керзона. Линия на подрыв союза крестьянства и рабочих...
Да, конечно, связь между премьером английского правительства Чемберленом и Коромысловым была видна. И премьер там, за морями, и Коромыслов были проникнуты одним — ненавистью к новым преобразованиям в Советской России. Но им, агентам, надо было спешить.
— Никого посторонних не видели? — спросил Костя.
— Сразу бы заговорили, — ответил Антон. — Деревня — это такой ли барабан без палочек.
— Может, есть бывшие белогвардейцы?
Антон и Волосников дружно покачали головами.
— Или кто участвовал в зеленых бандах, может, есть?
Волосников глянул на Антона, и тот снова ответил:
— В бандах тоже таких не было. А вот, по слухам, был Сыромятов у Чашинского озера. Готовилась там банда, ан не вышло ничего. Но был по слухам. Твердо не ручаюсь.
— Это какой же Сыромятов?
Волосников показал рукой на двухэтажный дом с верандой стеклянной, мимо которого они прошли только что.
— А эвон под железом. Мироед Сыромятов-то. Батрака держит Трофима, да еще свояченицу, вроде батрачки тоже, Капитолину.
— Как он отнесся к широкополосице? — спросил Костя.
— Дак как, — начал было Волосников. Антон перебил его:
— Подписал приговор вместе со всеми. Мол, тоже на широком поле хочет со всеми. А я так думаю, против своей воли он. Такой живоглот. Его Демин на сходе спекулянтом назвал.
— На сходе спекулянтом, — оживился еще больше Костя. Да, тут что-то было. Оживились и Вася с Македоном. Зеленый, спекулянт, со слов землемера, отдача так просто земли в общее пользование... Нет, здесь что-то да было.
— Засилье тут, — признался Брюквин, глянув при этом на Волосникова. — Вдвоем мы, а грамоты у нас мало. Я вообще хрест ставлю. Ну, Федя, тот поболе, так все онно трудно. А облагаемые налогом — те грамотные и похитрее. Трудно ему, — кивнул он головой на Федора. И тогда Волосников тоже заговорил: