— Так, а еще что?
— Ну, а еще, — вспомнился тут Трофиму Никон Евсеевич в саду вечером. — Видел я его вечером в саду. Шел с корзинкой в поле. Может, за грибами, а может, по ягоды.
— Вечером-то?
Трофим не ответил, а товарищ Пахомов спросил, уже веселея:
— Это не к Ферапонтову займищу поле ведет?
— Да, можно и туда. Хошь к займищу, хошь в Барский лес.
— Ну, вот. Сколько всего знаешь, а молчишь. А бутылка эта где, интересно?
— Ее дядька Никон унес утром. Взял и унес побыстрее.
— Куда унес?
— Откудова мне...
— Нет, ты погоди, — улыбнулся тут товарищ Пахомов. — Сейчас мы с тобой разыщем ее. С бутылкой он в дом пошел или на улицу?
— На улицу вроде как...
— Вернулся быстро?
— Да сразу же...
— Бурьян или помойка далеко от дома?
— За прогоном, туда сор валим...
— Вот за прогоном, может, и лежит бутылка эта. Ты посмотри ее незаметно от хозяина. Найдешь если, спрячь. Она пригодится мне.
— Ладно, — согласился Трофим. — Коль найду. Может, битая она.
— И битую тоже спрячь. Даже наклейку сохрани. Отдашь мне потом.
— Ладно, — опять ответил Трофим. — Коль надо...
— Еще и как надо. Только хозяину — молчок, не проговорись...
— Он здесь, Никон Евсеевич. И Валентина, дочь его...
— Вот как, — ответил как-то равнодушно, и по голосу понял Трофим, что товарищ Пахомов уже и сам знает, что здесь его хозяин. — Торговать собрались?
— Да, — ответил, снова удивляясь, Трофим: и когда увидел товарищ Пахомов эти мешки? — Завтра с утра. Обещал на выручку купить мне сапоги Никон Евсеевич.
— Сапоги, — вскинулся на него изумленно товарищ Пахомов. — За что это?
Трофим пожал плечами, тогда тот досказал сам:
— А чтобы молчал, может, про бутылку эту?
— Да, может, что и так, — с облегчением и вздохом согласился Трофим. — Чай, так просто бы не взялся дарить лаковы сапоги...
— Лаковы, значит, — засмеялся товарищ Пахомов, — лаковыми купить хочет тебя Сыромятов...
Прошел какой-то мужчина в белой рубахе, черноусый, посмотрел подозрительно на Трофима, шепнул товарищу Пахомову.
— Ни одного отпечатка...
— Ладно, — нахмурился товарищ Пахомов, — сейчас и я приду туда.
Он поднялся, встал и Трофим.
— Скрывать от тебя не буду, — вдруг сказал товарищ Пахомов. — Вчера были ограблены две старые женщины. Может быть, это и сам Коромыслов натворил. Все может быть... Куда сейчас?
— Погуляю и спать. Здесь вот...
— Ну, ладно. Так договорились мы с тобой?
Трофим кивнул головой и, сев на тумбу, долго смотрел, как идет товарищ Пахомов по тротуару, слегка сутулясь, присматриваясь к дворам на пути, взглядывая на окна, точно хотел там кого-то увидеть или искал потерянное.
2
Муторно опять было на душе у Никона Евсеевича, муторно и слизко. От разговора с Аникеем, от странного поведения Валентины. Заявилась поздно в подворье, во хмелю, видать, растрепанная и довольно улыбающаяся. Говорит, будто в кино была — одна, конечно, — про броненосец «Потемкин». В революцию, значит, тоже девка ударилась, вот как...
Трошка тоже неясный. Будто за обедом отравили его горькой беленой, воротит нос, слова не выдавишь, хоть на живот коленом дави. Завалился спать. А уж и спанье в подворье, средь наехавших. Но сказал утром, что спал отменно, — какое отменно в острожном духе, в вони портяночной да селедочной. Врал, конечно, ну да его дело. Понравилось — так и пусть.
Муторность от всего этого подступала. И та врет, и этот врет, таит что-то, чем-то не доволен. Хоть криком кричи от тоски, а она, тоска эта, вроде горшка на голове. Вот и нет Ванюшки Демина, а и успокоения нет. Задержится ли реформа? Разбудил Аникея — у него спал Никон, в пристройке. Выпросил стопку, «поправился» и повеселел. Пошел за Трофимом. Пить и есть не стали, поспешили на рынок с мукой. Умеет торговать Никон Евсеевич, с шутками, с хохотком, с матерщиной, то усластит покупателя словом, то выругает. Брали быстро. После пошли покупать товар. Умеет торговать Никон Евсеевич, умеет и выбирать товар. Косы выбирал на потеху магазинному люду: пробовал на зубы, ширкал по полу, — как звенит, слушал, пробовал лезвие на волосьях на затылке, щелкал ногтем. Только тогда кидал Трофиму в руки. На хомут навалился грудью — не треснул, не скрипнул — значит, отменный хомут. Чересседельник перекинул через косяк и повис на нем на манер висельника, опять же на потеху зевакам. Пусть смеются, дьяволы! Из магазина отправились на Вшивую горку, и здесь, в ларечке, подобрал Никон Евсеевич Трофиму хромовые, хрустящие, как новенькие деньги, сапоги. Бросил их Трофиму: