— Заказана была бутылка, — заорал, увидев недовольные лица мужиков в очереди. — Мой однодеревенец. Буфетчик подтвердит...
Вытянул бутылку, поставил с треском на столик:
— Пей. А Вальку не видел? И где тоже шляется?
— Не видел, — ответил Трофим, нехотя взял стакан в руки. Но, глотнув, вдруг всосался в приятный холодок — так лакает в жару теленок. Не сразу расчухает, что пойло, а расчухает — за уши оттаскивать надо от ведра. Так и Трофим: духом одним высосал горчащее пиво, до капельки. А тут и Валентина появилась, красная вся и злющая снова, как со «сводов» приходит.
— Айдате, папаня, — с ходу отцу. — Неча здесь долго слоняться. Да и скукота. Музыки даже хорошей нет. В прошлом годе трубы дудели, а нынче только и есть, что тальянки.
— Едем, едем, — обрадовался и Никон Евсеевич, поглядел на Трофима: — Еще бутылку?
— Нет, — буркнул Трофим, выходя из-за столика, забирая из руки Никона Евсеевича свои сапоги. — Хватит. А то слезай то и дело с телеги.
Засмеялся Никон Евсеевич по-пьяному и пошлепал батрака по плечу, как своего равного товарища:
— Дам я тебе, Трошка, день завтра отдохнуть. Покажешь дома матке сапоги.
Глава девятая
1
Они сидели у городской больницы на каменных ступенях, в тени, и смотрели на площадь, на улицу, полную пыли и одуряющего грохота ломовых лошадей, снующих между магазином и городским рынком. Под акациями, иссыхающими от жары, на сохлой мятой траве сидели цыганки, невдалеке от них заведенно звал к себе прохожих торговец тянучками, дремали извозчики на бирже, на углу улицы, центральной в городе.
От перевоза через Волгу доносился сочный голос диктора в громкоговорителе, привешенном к столбу. И лошади с телегами сена, и крестьяне в картузах с бородами, и цыганки под акациями, и пароходики, чадящие посреди реки, и стаи птиц над пристанью — все слышали о том, что происходит в мире на сегодняшний день.
Они сидели, и взгляды их иногда падали на широкие окна в верхнем этаже. Красиво светились карнизы, поблескивал слюдяно гранит на солнце, и все это здание напоминало вставшую на скале в ущелье старинную кавказскую крепость. Там, в этой крепости, на втором этаже, в огромной палате лежал Вася. Лицо бледнее подушки. А улыбался, виновато и как-то даже заискивающе. Он извинялся тихим голосом, держа руки на груди, простреленной пулей из браунинга Глушни. Он извинялся перед Костей и Македоном за то, что, зная о предостережении «стреляет без предупреждения», пошел напролом на Захарьинского и Новожилова.
...Какой нахальный и самоуверенный оказался этот русый, румяный и красивый Новожилов. Он даже и предположить не мог, что за ним следят. Он шел с ярмарки и кидал семечки в рот, и шелуха летела по ветру, осыпая лица прохожих и булыжник. На углу улиц зашел в будку к чистильщику сапог. И здесь ждал спокойно, оглядывая толпу, проходящих мимо женщин, девушек, изредка окликая их, и так же порхала по ветру шелуха семечек. Чистильщик, старик с белой бородой по фартуку, сказал ему что-то, вскинув голову, и показал на ботинки сначала, потом на брюки, помятые сильно. Наверное, он советовал ему погладить их. Новожилов высыпал деньги на ладонь старику и барски похлопал по плечу...
На следующем углу он зашел в парикмахерскую. Смяв кепку с бомбончиком на макушке, положил ее на колени, покорно отдал себя в руки парикмахера, ловкого, быстрого мужчины, постриженного под модного «ежа». Только раз сказал, и громко, так что слышно было даже на улице:
— Приметы делаешь, значит?
Надо было понять, что бритва царапнула его щеку или подбородок. Мастер склонился, заизвинялся. Потом долго смотрел вслед Новожилову, выходящему не спеша из парикмахерской, и сказал парикмахерше:
— Похож на Макса Линдера. Ну, знаете, комик-актер?
— Может, и актер, — равнодушно ответила она. Дальнейшего разговора Вася не слышал. Он видел еще, как Новожилов вошел в булочную, о чем-то поболтал с продавщицей. Потом перешел улицу, уже возле вокзала, свернул к зданию бывшего Технического училища. Здесь стояли угольные сараи и тянулся поваленный забор, росла сирень, густая и поломанная. Неподалеку возвышался пивной ларек. Его окружали мужчины, закидывая лица, точно стараясь сквозь бутылочное стекло разглядеть полыхающее в небе солнце. Новожилов миновал ларек и, оглядевшись, проскользнул в один из сараев. И тут же вышел с парнем низкого роста, в военной куртке, в кепке, сдвинутой низко на лоб. Бросались в глаза его длинные руки, походка — он шел согнувшись, точно нес тяжелое бревно. Они перепрыгнули канаву и стали подыматься по насыпи на полотно железной дороги. В это же самое время от станции отходил не спеша товарный поезд. Что было делать Васе? На углу стоял попивший только что пива молодой мужчина с веником под мышкой, с сумкой, женщина вела ребенка, окликая его то и дело, в пыли лежала собака, вывалив розовую пастилу языка, по насыпи же, чуть подальше, спускались два мальчишки — голые плечи их были черны от загара. Может быть, их появление заставило Васю вынуть из кармана свой кольт и кинуться наперерез налетчикам. Он окликнул их, держа в руке оружие. И тут прозвучал выстрел. Глушня стрелял сквозь карман. Пуля попала в грудь Васе, но он тоже выстрелил. И еще стоял, глядя, как валится в пыль Глушня, как пятится в сторону, зачарованно глядя на него, Новожилов. Сил выстрелить второй раз у Зубкова уже не было, он упал возле насыпи и скатился в канаву, наполненную грязью, смешанной с мазутом и желтой уже по-осеннему листвой.