— Это какой Будаков? — вдруг дернулся лодочник и оглядел агентов, а локти его дрогнули сразу от этой произнесенной им фамилии. — Что это вы, ребятки, не обознались случаем?
— Не обознались, — проговорил Македон, вынимая из кармана лодочника складной нож. — Зачем этот нож тебе?
— Мало ли, пассажир всякий, закусить там. Да и острогать что. Да вы кто такие, собственно? — уже закричал он, наверное, чтобы услышали те трое пассажиров, уходивших по берегу к пристани. — Хватаете, допрашиваете. Где документ?
— Документ достанем, — ответил Костя. — Но и без документа ты пока скажи нам про Коромыслова. У тебя он сейчас сидит и ждет, как потемнее станет?
Лодочник молчал. Костя подтолкнул его:
— Веди к дому.
Лодочник поднял весла, бряцая ими, пошел медленно. Глядя ему в затылок, поблескивающий сединой, Костя спросил:
— Сегодня на лодке собрался Коромыслов с Новожиловым уплыть из города? Ну, отвечать все равно придется, — добавил он. — Так что не тяни время, Павел Иваныч.
Лодочник покосился на него:
— Всё узнали...
— Да почти всё. Так как?
— Сегодня собирались, — ответил лодочник. — Ждут темноты.
— Вот так бы. Пройти в комнату можно незаметно?
Он подтолкнул в бок лодочника дулом нагана, предупредил:
— Коромыслову так и так не уйти. Так что тебе надо о себе думать, Павел Иваныч. Или как по-другому зовут тебя?
— Я — Павел Иванович, — отозвался хрипло лодочник. — А пройти огородом можно. В огород нет окон. Там я пробираюсь вечером, чтоб хозяйку калиткой не тревожить.
Костя глянул на Македона и снова подтолкнул дулом лодочника, как напоминая ему о себе.
— Коромыслов первую пулю в тебя выпустит, коль следит за огородом.
— Да мне все равно от кого ее получать, — пробурчал лодочник. Подкинул весла, спросил: — Сами-то не боитесь, что положит он вас там в огороде?
— Это уж не тебе заботиться, — оборвал его Македон. — Иди огородом, мы за тобой. И если вздумаешь кричать Коромыслову...
— Да я что, — торопливо и вот теперь с испугом в голосе ответил лодочник. — Как скажете. Мне ведь теперь закона надо держаться...
Они миновали огороды, вошли в посад, спускающийся оврагами к реке. Покосившийся забор повис на бурьяне. Лодочник влез в щель, за ним — Костя. Дальше шли по меже, и остро несло картофельным духом с гряд.
Перед тем как подняться на крылечко, заросшее травой, лодочник задержал шаг, точно хотел что-то сказать... Но вот решительно вытянул из половицы черенок ножа, сунул в щель двери. Вслед за ним они вошли в темный коридор.
— Это ты, Зиновий? — послышался голос из глубины. Костя даже вздрогнул. Он самый. Тогда, в лагере. Голый по пояс. И слова: «А то подавились бы моим добром. Пожалел...»
Он увидел его на миг нагибающимся за толстовкой, при этом глядевшим на коменданта, на инспектора так, как смотрят на тех, кого хотел бы застрелить на месте.
Костя замер. Македон лишь вытянул вперед руку с наганом.
— Я это, — отозвался лодочник. Он шагнул к двери, обитой клеенкой, открыл ее, и вслед за ним ввалились в комнату и Костя с Македоном. Комнатка была полукруглая, с низким потолком, окном, завешенным белой занавеской. К окну был придвинут стул, а за столом сидел он, Коромыслов, — в сером пиджаке, в кепке, точно собрался сейчас встать и идти. На койке лежал парень — при слабом свете белого вечера были видны румяные щеки. Он курил папиросу и при виде появившихся в комнате агентов подался вперед.
— Ни с места! — крикнул Костя. И тогда Коромыслов сорвался со стула, пригнулся. Можно было подумать, что он много раз готовился вот к таким встречам с агентами милиции. Наган вылетел из кармана со стремительностью стрижа, вылетающего из-под застрехи. Две пули из наганов агентов ударили в серую кепку. Тело Коромыслова резко стукнуло возле ног лодочника. Тот отскочил, но Костя вскинул перед ним наган, и лодочник замер и даже поднял руки вверх. Возле Новожилова оказался Македон, ударил его кулаком в лицо с такой силой, что тот перекатился по койке, грянулся, сбивая бутылки возле стены. Руки его зацарапали края одеяла, свисающего с койки, — при мерцающем свете с улицы было видно, как румянец на щеках сменяется темными пятнами, точно это выступила кровь от удара кулаком.
— Не двигаться, — предупредил Македон, забирая из-под подушки наган. Новожилов прохрипел что-то.
В комнату один за другим влетели сотрудники уголовного розыска. Замелькали лучи карманных фонариков.
— Зажги свет, — приказал Костя лодочнику. Тот торопливо кинулся к полке, достал оттуда лампу, трясущимися руками молча зажег фитиль. Теперь в духоте пороховой гари можно было разглядеть все, что в комнате: стол, бутылку, куски хлеба, тело лежащего на спине Коромыслова, кепку поодаль. Костя нагнулся, поднял ее. К ней прилипли, скрученные пулями, светлые волосы. Он нагнулся опять, чтобы накрыть ею убитого. На миг остановил взгляд на выпирающих скулах ширококостного лица, на глазах, в которых сохранилась ярость, на гримасе — хотел, видно, выругаться и не успел Коромыслов. Закрыв лицо, Костя прошел к столу, положил на него чемодан. Открыв его, увидел сверху, на женских чулках и кофточке, серебряные два кольца, кулон, часы с цепью.