Лялька хороша. Огромные голубые глаза, русая коса до талии, алые губки. Изящная фигурка. При этом она не стерва, что для меня является плюсом. Не люблю стерв, хотя сама от них недалеко ушла.
Наверное, я и в самом деле задремала под Лялькино бурчание, потому что увидела вдруг дорогу. Старую разбитую дорогу. Пустую. А еще увидела серую пелену, ощутила леденящий холод. Впрочем, леденящий холод еще не самое страшное из того, что мне обычно снилось. Лялька говорит, что мне надо меньше на ночь глядя всякую жуть читать. Может быть, она и права.
— Валерка! Ну, Валерка же! Валерка!
— Чего тебе? — сдвинула я с носа книгу.
— Прошка пришел. Говорит, вы с ним собирались нечто волшебное забабахать.
— А…. Пусть заходит.
Прошка, он же Сашка Пронин, мой приятель. Не друг. Но и не враг. Старше меня лет на шесть, родом из дружественного Узбекистана. О жизни там говорит мало, впрочем, я и не спрашиваю особо. Сама не люблю, когда в душу лезут. И сама не лезу. Знаю только, что был женат, есть сын. Студент на данном этапе. Третий курс. Если сдаст сессию — дотянет до выпуска. Не сдаст — пойдет служить. Если не женится срочно на даме с двумя детьми.
— Идем, что ли? — вопрошает Прошка, выразительно помахивая пятилитровым котелком. — Рис я купил, мясо готово. С вас лук, морковь, и вода.
— А что мы будем делать? — тут же подпрыгивает Лялька, принимаясь метаться по комнате в поисках спортивного костюма. Потому что мы идем вовсе не на общажную кухню, где не работают семь кружков из восьми на двух электроплитах. Мы идем на ипподром. Двести метров по кривой и вот оно, счастье! Пересечь беговую дорожку, пройти по зеленеющему лугу, спуститься в низинку к неширокому ручью. Здесь мы по весне загораем, отмечаем успешно сданные или заваленные зачеты и экзамены. Здесь же Прошка собрался удивить нас настоящим пловом, приготовленном по всем правилам, на костре.
— Конечно, котелок это тебе не казан, — бормочет Прошка, сноровисто умащивая котелок над костром. — Но это ничего. Главное, все остальное сделать правильно. Лялька, хватит глазками стрелять, тут тебе не тир. Рис промывай. Валерыч, на тебе лук и морковь. Лук кольцами, морковь брусочками. Тоненькими такими….
— Лучше на терке, — бурчу я в ответ. Прошка закатывает глаза и разражается лекцией на тему «Бабы дуры и ничего в плове не понимают»
— Сдаюсь! — поднимаю руки вверх я. — Брусочками- так брусочками.
Лялька старательно промывает рис.
На ипподроме мы проторчали часа два. Потом залили костер, собрали посуду и остатки продуктов. Прошка бережно тащил котелок с пловом. Не доверил слабым девушкам ценное варево. Праздник желудка мы собирались устроить в нашей комнате, предварительно закрывшись на все замки. И двери подпереть. Потому что общага — это общага. Потому что тут все общее. И вообще — делиться надо.
— Только не пловом! — торжественно провозгласил Прошка, переворачивая котелок на большое керамическое блюдо. Белоснежная гора риса, увенчанная мясной шапкой. Между горой и шапкой прослойка из лука и моркови.
— Чудо! — запрыгала Лялька, восторженно хлопая в ладоши. — Прошка, жаль, что ты такой взрослый! Я б за тебя хоть сейчас замуж пошла!
— Детка, у меня уже есть один ребенок, мне пока хватит, — отмахивается Прошка. — Лучше стаканы достань. Мне из дома хорошее вино прислали. И вообще — у меня сегодня день развода, праздновать будем.
К своим двадцати годам я успела понять, что алкоголь — не мое. Не люблю чувствовать себя дурой, не помнящей вчерашнего дня. Двух контрольных выстрелов хватило, чтобы это понять. Потому пить-то я пила, но по глотку, и только действительно хорошее вино. И не больше трех тостов.
— Не получится из тебя творческого человека, — хмыкнул Прошка, глядя на то, как я отставляю в сторону стакан. — Творческий человек всегда пьян. В меру.
— А еще он обязательно должен курить какую-нибудь дрянь, нюхать кокаин, трахать все, что шевелится. Изменять всем со всеми, устраивать публичные скандалы и выворачивать грязное белье на всеобщее обозрение, — согласно кивнула я, подтаскивая к себе тарелку с пловом.
— Валерка, что ты такое говоришь! — тут же зарделась Лялька. Вряд ли ей стало стыдно. Просто кожа у нее такая. Глоток вина — и мордочка становится красной.
Она хотела еще что-то сказать, но тут в коридоре рядом с нашей дверью что-то грохнуло, послышались возмущенно-испуганные голоса, кто-то со всей дури долбанул в дверь, выбив замок.
Дальнейшее я не помню. Только ослепительно яркий свет, только нестерпимый холод, только оглушительный Лялькин крик, почему-то переходящий в писк.