6
К тому времени, когда окончательно стемнело, Проводников был в получасе хорошего хода от тех двоих с санками: очевидно, он шел все же быстрее их, и если б не задерживался, разыскивая следы, то, возможно, сумел бы настичь преступников. Судя по следам, третий на соединение с теми двумя не выходил: наверное, двинул в сторону поселка, и капитан понял, что третий, скорее всего, главарь. Чтобы отколоться от группы в столь решающий момент, надо обладать большой властью.
Добрался ли Редозубов до поселка? Этот вопрос не давал покоя. Дело в том, что навстречу Проводникову не попалось до сих пор ни одной машины: если и в других кварталах работу прекратили так же рано, то вполне возможно, что стажер и «задержанный» Калабин топают сейчас пешком по магистрали, а это значит, до поселка они доберутся не раньше утра.
Усталость давала о себе знать все сильнее. Он понимал, что вряд ли выйдет на газотрассу раньше полуночи, догнать же тех двоих до газотрассы не успеет тем более. Конечно, и те двое вряд ли сядут на попутную машину в ту самую минуту, в которую выйдут на зимник: сейчас, под Новый год, до которого оставалось несколько часов, движение не особенно оживленное… Впрочем… кто знает?.. Быть может, на газотрассе их ждет автомобиль?.. Ведь однажды они уже воспользовались машиной… Куда ушел третий? Быть может, как раз за транспортом?..
Все так же сыпался мелкий колючий снег, правда, пореже, и видны были, хотя и тускло, редкие звезды. Большую Медведицу было видно очень хорошо, а впереди, над дорогой, зажатой с обеих сторон соснами, висела Венера… кажется, Венера… «Доберется ли Редозубов?»
Капитан не знал, что Редозубов находился теперь всего лишь в трех километрах от ветки, двигаясь параллельным курсом по лесосеке.
7
Лидеру казалось, что силы оставили его навсегда. Лес не кончался, дороги не было, холодные черные деревья слились в сплошную непроглядную тьму, каждый шаг давался с огромным трудом. Он опустился в сугроб, бросил чемоданчик и подумал: «А может, хватит?» Колени и голени были мокрыми от забившегося в валенки снега. В самом деле, зачем все это? Что видел он в жизни, чтобы так уж держаться за нее? Лишь последние идиоты могут думать, что преступная жизнь заключается в шикарных ресторанах, красивых ветреных женщинах и веселых отчаянных «делах», перемежающихся «отпусками» — отсидкой в тюрьмах и колониях.
У нас в стране никогда не было преступных империй, какие существуют ныне на Западе, но уголовный мир существовал когда-то и у нас. Мир со своими территориальными притязаниями: бертенами, кухерами, малинами, барахолками, со своими специалистами, маровихерами, домушниками, медвежатниками, громщиками, вздерщиками, блатырями; со своими орудиями труда: вертунами, волынками, фомками, уистити, гитарками; со своими женщинами: алюрами, хипесными кошками, гарандессами, бетами и бланкетами; со своим воровским «законом» и даже своим языком — блатной музыкой. Подобный мир существовал когда-то и у нас — Лидер застал лишь его осколки: в самом конце войны да несколько первых послевоенных лет. Наверное, можно было сбыть когда-то полторы сотни шкурок барыгам-перекупщикам — ныне это мероприятие с самого начала обречено на провал… Впрочем, о «законе» следует сказать особо. Конечно, тот, кто не знает преступников изнутри или не сталкивался с ними по роду своей службы, может думать, что у них развит дух товарищества и взаимовыручки. Между тем, закон у них один: любой ценой спасай свою шкуру, уж Лидер-то знал, что это такое. Не раз продавали его «свои в доску», чьи дела он брал на себя, с кем делил последнюю пайку и хлебал одну баланду. Нет, тюремная миска— далеко не солдатский котелок.
Воспоминание высветилось ярко, как луч… Последняя предвоенная зима… Любытино… Колхоз «Красный остров»… Дед запрягает каурого… «Сдержишь, Васька?» «Сдержу-у!» Рядом в кошеву садится мать в модном городском пальто, предметом зависти всех любытинских женщин: надо же, Дунька Мазикова выскочила замуж за ленинградского кузнеца, дом — полная чаша, живет — словно королева… Жеребец берет с места в галоп… Мать смеется, но Ваське не до смеха… вожжи рвутся из рук… И тогда Васька — это он запомнил очень хорошо — подхлестывает вожжой и без того понесшего жеребца: для того, чтобы хоть в чем-то проявилось его управление конем… Кошева опрокидывается. Васька летит в сугроб… Мать успевает подхватить вожжи… Ваське не больно, и плачет он от обиды… Мать хохочет… веселая, красивая, счастливая…