— Дело, из-за которого мы приехали, весьма серьезно и имеет личный характер, поэтому я немедленно хотел бы обсудить его с членами семьи де Бонвилль.
Болдуин мгновение помедлил, как будто не привык, чтобы его обходили стороной в вопросах, касающихся семьи де Бонвилль, однако не терпящий возражений тон и суровый вид стоящего перед ним человека со всей очевидностью говорили, что вопрос не подлежит обсуждению. Отступив в сторону, он жестом пригласил их в дом:
— Прошу вас, проходите внутрь и примите наше угощение. Гервез сейчас с отцом, вместе с младшим братом Мартином. Я без промедления доложу им о вашем прибытии.
Они вошли в холл, со вкусом выстроенное помещение, занимавшее более половины всего здания. Холл был почти пуст, если не считать пары слуг, убиравших со стола остатки утренней трапезы. Джона и Гвина усадили за стол, на котором через минуту появились мясо, хлеб и эль. Темноволосый Болдуин, имя которого свидетельствовало о том, что он был родом из селения Бир в дорсетском краю графства, скрылся за занавешенной дверью, ведущей в смежные покои.
Гвин с волчьим аппетитом набросился на мясо, но Джон лишь из вежливости отщипнул несколько кусочков: они позавтракали в аббатстве всего пару часов назад.
— Для сквайра молодого де Бонвилля Болдуин выглядит слишком уж самоуверенным. Может, он еще и стюард при старом лорде?
Занавеска раздвинулась, и в дверном проеме показались двое молодых мужчин, за которыми следовал Болдуин. Джон поразился их сходству с вайдкоумским покойником: оба светловолосые, с длинными носами. На них тоже была одежда для верховой езды и охоты, и прибытие коронера графства их, похоже, совершенно не обрадовало, а скорее встревожило. Джон и братья де Бонвилль неловко раскланялись, а Болдуин и Гвин отступили в тень.
Последовало короткое представление. Джон догадался, что разница в возрасте между братьями невелика, всего лишь в несколько лет, и обоим нет еще и тридцати. Мартин имел благочестивую внешность, свойственную монахам нищенствующего ордена или каноников; казалось, он лишь наполовину осознает мир и воспринимает то, что происходит вокруг него. Гервез, волосы которого были чуть светлее, чем у брата, выглядел более живым и деловитым; без сомнения, в отсутствие старшего брата и при прикованном к постели отце он успешно справлялся с обязанностями по управлению поместьями. Он и повел разговор.
— Я — средний сын сэра Арнульфа, сэр Джон. Мой старший брат Хьюберт уехал в Крестовый поход.
Коронер уважительно кивнул:
— Он-то и является причиной нашего приезда. Прежде всего, я хотел бы поговорить с вашим отцом — или же из-за болезни разговор невозможен?
Приятное лицо Гервеза исказилось в гримасе печали.
С тех пор, как прошлым летом его разбил удар, у него парализованы правая рука и нога, он не может говорить и не способен управлять своим организмом. Правда, иногда кажется, что он понимает, о чем мы ему говорим.
Его состояние сильно меняется день ото дня, — вмешался младший брат. — Оно непредсказуемо, однако иногда он кивает или качает головой.
Джон переводил взгляд с одного брата на другого.
— Мне кажется, я должен сначала хотя бы попытаться поговорить с ним — по крайней мере, в знак уважения к главе семьи.
Гервез де Бонвилль был больше не в состоянии сдерживать тревогу:
— Сэр Джон, умоляю вас, скажите, в чем дело. Мой отец болен, почти при смерти, и я бы предпочел избавить его от лишних волнений, которые вы, возможно, привезли с собой.
Джон почти покровительственным движением положил руку на плечо молодого человека:
— Ваш отец имеет право на то, чтобы я хотя бы попытался сообщить ему о серьезнейшем деле, которое касается его старшего сына.
Братья де Бонвилль обменялись испуганными взглядами, затем оба уставились на коронера.
— Что он натворил в этот раз? Он всегда отличался несдержанностью и горячностью, — воскликнул Мартин.
Джон сделал мысленную пометку, чтобы подумать об услышанном позже, потом взял обоих братьев под локоть и повел к двери во внутренние покои.
— Если он так плох, как вы говорите, я не стану его беспокоить, но прежде я должен взглянуть на него своими глазами, это мой долг, и я его исполню.
Взглядом предупредив Гвина, чтобы тот остался с Болдуином, коронер вошел в спальню, где оказалось намного темнее, чем в холле; свет в комнату проникал из единственного узкого окна во внешней стене. В спальне стоял запах застарелой мочи неспособного справиться со своим мочевым пузырем беспомощного старика, распростертого на постели. В дальнем углу Джон рассмотрел пожилую женщину, держащую в руках миску и охапку тряпок.
— Наша мать умерла пять лет назад, — негромко проговорил Гервез, словно прочитав мысли коронера.
Они приблизились к ложу, которое представляло собой лежавший на полу большой набитый соломой матрас, покрытый тяжелой медвежьей шкурой. По диагонали, скрючившись на шкуре лежал тощий старик с седыми волосами и коротко остриженной бородой; голова его была вывернута к левому плечу. С дряблых губ перекошенного рта тянулась ниточка слюны. Левая рука лежала поверх покрывала, и тонкие пальцы, дергаясь, беспрестанно перебирали шерсть медвежьей шкуры.
Арнульф де Бонвилль, превратившийся в жалкое подобие себя самого, умирал, лежа в собственных экскрементах. Джон подумал, что если кто-либо из домашних прижмет подушку к лицу несчастного и уничтожит остатки теплящейся в тщедушном теле жизни, это будет актом милосердия по отношению к старику.
— Отставим беднягу в покое, — сказал он, и все трое вернулись в холл.
Гервез пригласил его к скамейкам, расположенным у тлеющего в очаге огня, и слуги поспешно принесли им по чашке подогретого вина.
— Священник нашего прихода проводит в доме много времени, надеясь исповедовать его на случай, если отец вдруг испустит дух, — горестно вздохнул Мартин.
Джон отхлебнул вина.
— Мне предстоит выполнить печальный долг. Пока я не увидел вас обоих, мне казалось, что есть еще надежда, однако сходство ваших черт почти наверняка убеждает меня в том, что ваш брат мертв.
Воцарилась потрясенная тишина.
— Значит, вы получили известия о нем из Палестины? — глухим голосом спросил Гервез. — Тогда почему новости сообщили вам, а не семье?
Коронер покачал головой:
— Он умер не в Палестине, а в Девоне, не далее чем в двадцати пяти милях отсюда, близ деревни Вайдкоум.
На юном, открытом лице младшего брата появилось озадаченное выражение, казалось, он не понимал, о чем идет речь.
— Но ведь Хьюберт за границей. Мы получали весточку о нем в прошлую пасхальную неделю, когда в Плимут из Яффы вернулся один солдат, — он заехал к нам и передал известия от брата.
— Да, и брат сообщал, что он жив, и с ним все в порядке, — добавил Гервез. — Он передал еще, что намерен примерно через год вернуться домой.
И с тех пор вы о нем ничего не слышали?
Ни единого слова, — мрачно ответил старший брат. — Собственно, мы и не ждали вестей. Ни один из нас не владеет искусством чтения или письма, поэтому из дальних краев весть о себе нам можно передать только через кого-то.
Но что случилось с ним? — спросил Мартин. — И при чем тут Вайдкоум?
Коронер Джон поведал им историю так, как знал ее сам, под пораженное молчание обоих братьев; Болдуин тем временем приблизился к собеседникам — скорее всего, и для того, чтобы лучше слышать, о чем разговор, и для того, чтобы предложить в случае необходимости помощь хозяину и Мартину.
Обычно неожиданные вести приводят людей в шоковое состояние, а печаль приходит потом, но даже при этом Джон видел, что для родственников принесенное им известие стало жестоким ударом. Гервез передвинулся поближе к младшему брату и положил руку ему на плечо; они некоторое время молча смотрели друг другу в глаза. Сквайр Болдуин приблизился к ним, словно желая своим могучим присутствием смягчить боль братьев. Спустя несколько мгновений Гервез снова повернулся к коронеру:
— Сэр, что теперь мы должны сделать? Как вы сами видите, говорить о чем-то отцу бесполезно. Если он не поправится, что маловероятно, рассчитывать на его понимание не стоит.