Ра'хаам.
Вот же кошкин хвост…
Ра'хаам захватил Землю.
7 | Кэл
Мой разум – это тысячи осколков, мгновений, воспоминаний.
Я – зеркало, и все во мне разбито.
– Кэл?
…Мне пять лет. Я в наших апартаментах на борту «Андараэля», старого корабля отца. Это мое первое воспоминание. И оно о ссоре моих родителей.
Мама рассказывала мне, что когда-то они были так близки, что казалось, будто они – один дух в двух телах. Когда они впервые встретились, Лаэлет и Каэрсан были железом и магнетитом, порохом и пламенем. И мама думала, что того обожания, которое она испытывала к отцу, будет достаточно, чтобы изменить его душу.
Моя мать красивая. Храбрая. Но она – щит, а не клинок. Они стоят и кричат друг на друга, и когда я смотрю на них, на мои юные глаза наворачиваются слезы. Моя сестра Саэдии молча стоит рядом. Наблюдая и учась. Рев родителей становится громче, лицо матери искажается, а рука отца поднимается к небесам и опускается со скоростью грома.
А после наступает тишина, нарушаемая лишь моими стенаниями.
Я ничего не понимаю, кроме того, что так быть не должно. Отец отворачивается от того места, где упала моя мать. Сестра смотрит, как он идет ко мне. Он поднимает меня, и я протягиваю руки, желая обхватить его за шею, найти утешение у того, кто меня создал.
Но он не обнимает меня. Вместо этого отец проводит большим пальцем по моим мокрым щекам и смотрит, молча и холодно, пока я не перестаю плакать.
– Хорошо, – говорит он. – Слезы – для побежденных, Кэлиис.
– Кэл? – шепчет кто-то.
…Мне семь лет, и мы вернулись на Сильдру. Война продвигается медленно. Мой отец и другие архонты Воерожденных созваны на заседание Внутреннего Совета, они хотят осадить тех из клики Путеходцев и Наблюдателей, кто кричит о том, что мы должны заключить мир с Террой. Часть меня надеется, что отец их сокрушит. Другая же мечтает о прекращении войны. Во мне две половины: одна порождена яростью моего отца, другая – мудростью моей матери. Я пока не знаю, которая из них сильнее.
Мы с Саэдии стоим под деревом лиис, между нами пролетает благоухающий ветер. Спины выпрямлены, позы идеальны, как показывал нам отец. Кулаки сжаты. Она старше меня. Выше. Быстрее. Но я учусь.
Мать сидит неподалеку, тихо разговаривая со старейшинами своей клики. Они надеются, что она, как любовь всей жизни Каэрсана, сможет убедить его хотя бы рассмотреть предложение терран о мире. Но они глупцы.
Только дворняги просят пощады.
Саэдии делает выпад, и, пока я отвлекаюсь, ее удар достигает цели. Она сбивает меня с ног, и я падаю на фиолетовую траву, задыхаясь. Она сидит на мне верхом, глаза горят торжеством, кулак поднят.
– Сдавайся, брат, – улыбается она.
– Нет.
Мы поворачиваем головы, реагируя на это слово, и видим, что он стоит неподалеку. Одетый в черные доспехи, под колышущимися ветвями. Величайший воин, которого когда-либо знал наш народ. Старейшины Путеходцев склоняют головы в страхе. Моя мать сидит молча, на нее падает тень. Отец говорит, и в его голосе звучит сталь:
– Что я говорил тебе о милосердии, дочь моя?
– Это удел трусов, отец, – отвечает Саэдии.
– Так зачем просить врага сдаться?
Сестра поджимает губы и глядит на меня сверху вниз. Теперь мама стоит, смотрит на моего отца и говорит так, как никто другой не осмеливается:
– Каэрсан, он всего лишь мальчик.
Он смотрит сквозь нее, будто она стеклянная.
– Он мой сын, Лаэлет.
Взгляд отца падает на Саэдии. В глазах невысказанный приказ.
Ее кулак разбивает мне губу, и в моих глазах вспыхивают черные звезды. И снова удар, и еще один. Я ощущаю вкус крови, чувствую боль, сломленность, падение.
– Довольно.
Побои прекращаются. Тяжесть веса сестры на моей груди ослабевает. Я открываю глаз, который еще не заплыл, и вижу, что надо мной стоит отец. Я узнаю его в собственных чертах, когда смотрю ночью в зеркало. Чувствую его за спиной, когда думаю, что я один. Мама с выражением страдания на лице наблюдает, как я переворачиваюсь на живот и поднимаюсь на ноги.
Отец опускается передо мной на одно колено, так что мы смотрим друг другу в глаза. Он протягивает руку и проводит большим пальцем по моей щеке. Но там, где раньше были слезы, теперь лишь кровь.