— Ночной дозор. Рембрандт. Подлинник. Все они, — поправляет Люцифер, проследив за моим взглядом. В его голосе слышится гордость, словно он о ребенке говорит. Как будто я могу поверить, что он способен на что-то, что похоже на любовь. — Я привык себя называть закупщиком редких, красивых вещей.
Создавалось впечатление, что мазки цвета пульсируют на холсте, затягивая меня в темный мир картины, обрамленной золотом. Странно… Она отличается от любой картины, которую мне доводилось рассматривать. Словно, под этими приглушенными оттенками трепещет душа.
Я отвожу взгляд. Может быть, если бы я не была такой опустошенной — может быть, если бы мне не было наплевать — я бы посчитала обсуждение искусства интересной темой для разговора. Или, по крайней мере, нашла бы красоту, спрятанную в этом многовековом холсте. Но как по мне, это фальшивка. Все здесь. Произведения искусства, гобелены, мебель… все они холодные и бесцветные. Однажды я позволила себе ощутить подобное. Я влюбилась в Легиона и его мучительное прошлое. Я превратилась в одного из тех людей, которым никогда не хотела становиться: безнадежно глупого, наивного и беззаботного. В девицу, млеющую от вида огромного члена и тающую от нескольких сахарно-розовых словечек, нашептанных в темноте. Превратилась в одну из тех, которых призирала всей душой. Я даже как-то говорила это им в лицо. Но им плевать. Они всегда популярны и милы. Носят дизайнерские шмотки и тратят папочкины деньги. Им плевать на странного человека в поношенной одежде и рваной обуви. Да и оскорбление от никчемного, с плохой репутацией, человека не имеет веса. Но мои слова… мои слова… Я качаю головой, рассеивая воспоминания. Я давно уже прошла мимо всяких сожалений. И учитывая, что линия между тем, что правильно, а что нет настолько размыта, что я даже не вижу ее, то, о чем можно действительно сожалеть? Я такая, какой мне суждено было стать.
Люцифер переминается с ноги на ногу около меня, почти излучая нервозность. Странно. Несколько минут назад у него была целая куча дерьма для обсуждения. Сдавшись, он вздыхает.
— Ужин подадут через пару часов. Надеюсь ты присоединишься ко мне.
Я смотрю на него, при этом придавая себе самый скучающий вид.
— Я не голодна.
— Тогда просто посидишь и посмотришь, как ем я. — Напыщенность и высокомерие исчезают, и тут же на замену приходит раздражение. — И это не просьба. — Буря зарождается в этих сумерках, а температура поднимается не менее, чем на двадцать градусов. — Как я уже сказал Иден, ты здесь в качестве моей гостьи, у меня нет в планах причинять тебе вред. Но ты будешь играть по моим правилам. Не делай глупостей, в конце концов, я не Легион. И в неповиновении я ничего милого не вижу. — Он выдыхает, снимая напряжение с плеч вместе с высокой температурой, а затем улыбается. Слова, словно яд капают с его губ. — Давай попробуем еще раз. Ужин подадут через пару часов. Ты поужинаешь со мной. Саския поможет тебе обжиться в твоих апартаментах и позаботится о твоих потребностях.
Он взмахивает рукой и из ниоткуда появляется мрачная, темноволосая женщина. С опущенными глазами в пол, она робкими, шаткими шагами подходит к нам. Страх. Эта женщина до смерти напугана.
— Саския, прошу, убедись, что Иден подготовится и оденется подобающим образом. И убедись, что ей удобно. Чтобы она не пожелала все в ее распоряжении.
— Да, Хозяин, — отвечает крошечная женщина. Её голос…такой странный. Ей трудно говорить, словно горло крепко сжимают. Голос звучит словно находится на грани крика. Словно он душит ее невидимыми тисками, которые сдавливают гортань изнутри. Чувствую, как кровь отливает от лица, но обуздав чувства, я поворачиваюсь и следую за ней. Она ничего не говорит, когда, свернув с главного фойе, ведет вниз по коридору. В уме делаю заметку, ни о чем ее не спрашивать без всякой на то необходимости.
Завернув за угол, у меня пересыхает во рту.
Прислонившись к стене, стоит парень и со скучающим видом рассматривает свои кутикулы. С ног до головы одет во все черное, что идеально гармонирует с его полуночными темными волосами, которые небрежно падают на лоб. Чуть выше среднего роста, широкие плечи и квадратная челюсть.
Саския замедляет шаг, а по ее хрупкому телу пробегает дрожь. У меня достаточно здравого смысла, чтобы догадаться и воспринять язык ее тела, как подсказку. Это кто-то из опасных.
— Дальше я сам, Саския, — говорит мужчина, не поднимая глаз от ногтей.
Крошечная женщина трясется, ее слова также трепещут.
— Но… но хозяин… сказал…
— Твой хозяин не будет возражать. Если только ты не хочешь побеспокоить и спросить его. Малышка, а почему бы нам вместе не пойти и не спросить, а?