Эта сцена надолго осталась в моей памяти. Хорошо, они никакого ребенка не задавили. А упало во мне что-то в тот момент от тоски, конечно же. Потому что во всем этом, в каждом ударе Колиной руки, была неизбежность, фатальность, предсказуемость. Это должно было случиться, я ожидал этого в душе – и вот оно, перед моими глазами. Господь сказал мне – все, хватит. Это было так же дико и неотвратимо, как все наши действия за последние годы. Это был какой-то пиздец.
Мы стоим все в зале ожидания у всех нервное, приподнятое настроение, как мы все любим. Только близкие, приехали еще те, кто хотел выдать беглецам денег. Собрали не так много, но им должно хватить – на другой стороне их ждет полно народу, полным полно хороших людей. Купили билеты по чужим паспортам, в сидячем вагоне никто не заметит. До поезда еще есть время, никто не пьет, мы просто стоим, все вместе, и вспоминаем всякое смешное из жизни. Это такое приятное ощущение, что-то большое заканчивается, новое начинается, предвкушение приключений, новый шаг в жизненной карьере. Вверх-вниз, хорошо, когда не болезненно.
Подают состав, мы идем к вагону. Последние адреса, телефоны, условия, пароли, шутки, сплетни. Увидимся в Новом году, благо, путь недалекий. Все, проводили.
Мы с Русланом идем по ночному перрону обратно к вокзалу. Холодно, и светло от ярких ламп и ларьков.
«И ты теперь скоро…»
«Да, и я через недельку, наверное. Знаешь, это как последние секунды хорошего приключенческого фильма. Затухающий кадр, пейзаж, умиротворяющее что-то, музыка приятная. Вот-вот, и опустится темнота, и медленно поползут вверх титры».
Падал крупный снег, ночь. Я стоял на лестнице у здания терминала пограничного контроля и смотрел, как медленно падают снежинки. С другой стороны, - я стоял уже с другой стороны. Господи, они выпустили меня, все кончено. Ну, в принципе, они и должны были меня выпустить, я не находился в федеральном, ни в каком розыске не находился. Но все это, все, что оставалось позади, выглядело достаточно устрашающе, я был очень рад. Симпатичная девушка за пуленепробиваемым стеклом поставила мне в паспорт штамп, я сделал несколько шагов и оказался здесь, на улице, на свободе. В открытом космосе. Он был теперь весь передо мной, темный, холодный, уходящий в бесконечную даль, а у меня с собой была только сумка с вещами и всего один телефонный номер на всю галактику. Никаких денег, дел, связей, ничего, в начале создал Бог небо и землю. Большое приключение.
«Покинь землю Египетскую, ибо там мрак» - сказал мне Он, и я, с облегчением, повиновался. Где-то далеко позади, в тысяче километров отсюда, мне вслед рвался огромный тысячеголовый зверь, миллионы его глаз искали меня, тысячи зубов хотели меня схватить. Теперь он дышал мне в затылок, я все еще чувствовал его дыхание. И поспешил к подошедшему после проверки туристическому автобусу.
Впервые я увидел Леху много лет назад, он тогда уже эмигрировал, женился на иностранке, собрал новый состав своей группы и поехал с ними в тур по России. В зал, где сейчас проходят хиппи елки, набилось человек 200, никакой сцены, аппаратура стоит прямо в толпе, между людьми. В страшной толчее и духоте, между спинами людей, я видел, как голый по пояс мускулистый крепыш кричит во всю глотку и душит себя микрофонным шнуром. Он весь красный, ни то от жара, ни то от напряжения, ни то от того, что душит себя не на шутку. На плече у него синяя наколка – буддийское Колесо Дхармы, колесо твоей жизни. Я тогда подумал, что это, наверное, очень четкий человек.
Года через два – он в Москве и я, из соображений веселья, позвал его на одно мероприятие глубокой ночью. Было уже около часа, когда мы встретились в метро, мраморные колонны повели нас в священные чертоги насилия. Подъехал поезд, я вбегаю в вагон и встречаю недоумевающие взгляды людей, обреченно сидящих в другом конце. «Добрый вечер, а вот и мы!» - только и успел поприветствовать их я, как уже человек 10 начинают жестко разминать их. В суматохе я совсем позабыл, что у меня на руку наложен гипс и вспомнил об этом только тогда, когда он уже был сломан пополам. «Пра-во-сла-вны-е!» - кричит бритый парень и разбивает бутылку с мочой о голову вокалисту популярной группы. У музыкантов отобрали инструменты, остальных просто отхуячили. Леха не понравилось – толчея, суматоха, только и успел дать кому-то «леща». А вообще-то он был в свое время чемпионом по джиу-джицу по волгоградской области.
Леха – русский солдат. Даже скорее красный боец. На деревянных обшарпанных стенах висят ковры, балалайки, советские плакаты, униформа летчика, мента, ушанка, на полу разбросаны упаковки из под папирос «Прима ностальгия», бутылки из под водки «Борис Ельцин». Патефон играет фокстрот, мы топим печь, варим щи-борщи, пьем разведенный эстонский спирт и чифирь из граненых стаканов с подстаканниками, потом, пьяные начинаем орать «По диким степям Забайкалья» и «Вот сижу опять в тюрьме». Блатата-кириллица, русский стайл. Леха уехал из России уже много лет назад, женился, развелся, учился на режиссера, снял богоборческий художественный фильм, работал Лениным в музее Ленина, работал переводчиком на вагоностроительном заводе, был футбольным фанатом местной убогой команды и пел блатные песни и романсы в местной фокстрот-ретро банде. Сто лет назад у этой печи хозяйничала аккуратная мать семейства, жена какого-нибудь рабочего со сталелитейного завода, теперь у ее очага развалились на самодельных нарах два иммигранта, а из старинного патефона, оставленного ей, орет во все горло «Яблочко». «Раскрывай нам Суоми-красавица половинки широких ворот!»
В те холодные бесконечные вечера, в сотнях километров от дома, я думал, что это неплохой конец хорошей книги с приключениями. Мы ходили в старинную русскую баню по соседству, еще царской постройки, банщик натапливал ее после закрытия, в ночи. Мы бухали с ним, водили туда дам, дрались друг с другом в чаду, пили водку и играли на баяне. Я лежал на полке в парной, пьяный, развалившись на женских телах, и думал – наверное, я умер.
До того месяца, когда я съебался, я не пил больше трех лет. Леша тоже, до того как уехал из России, не пил лет пять.
«Тут все по-другому. Очень скучно, если не пить, можно покончить с собой».
«Все эти люди – беспомощные хиппи, все, что они делают – какие-то дурацкие игры для девочек. Все их искусство, активизм, образ жизни, ценности. Помнишь, в детстве, девочки играли в «секретики». Это такая ямка, засыпанная землей, над ней стеклышко, а внутри - бусинки и фантики. Они прятали их повсюду, а потом показывали подружкам «по большому секрету». Вот я смотрю теперь вокруг, на всех этих дураков, недоучек, студентов-молокососов, все, что они делают – такие «секретики». Фу, блять, мы всегда старались их находить и расхуячивать, когда были мелкими».
«Я думаю устроить свою жизнь по уму. Сон, зарядка, обливания, завтрак, прогулка, чтение литературы, полезный обед, революция, спорт, легкий ужин, легкий секс, одна сигарета, сон в 11 часов». Мы сидим в деревянном полуразрушенном доме на чужбине, за окном валит снег.
«Этот дом остался один такой, он еще 19 века, раньше весь город был, как он». В таких многоквартирных деревянных домах жили семьи рабочих, которые трудились на сталелитейных и оружейных заводах в округе. В 1918 году они, вслед за русскими, тоже подняли красное восстание, вооружились до зубов, город стал центром революции. Правительственные войска побоялись брать его штурмом, вместо этого они поставили на холмах дальнобойные батареи и дотла сожгли город. Из старых деревянных построек уцелел один этот дом, он памятник истории, его не сносят, теперь в нем живут кто попало.
«Леха, а что бы ты делал, если бы снова началась война, если бы белые пришли? Ты бы воевал?»