— Жил-был мальчик в одном селе далеко-далеко отсюда. Хотя воспитывался он в суровой семье простолюдинов, но был настоящим принцем. Как все принцы отличаются от обычных людей, так и он отличался ото всех, кого знал. За эту инаковость, за подлинное благородство и способность видеть настоящую красоту вместо красоты мнимой его невзлюбили и всячески унижали. Когда он вырос, то попал в услужение к господам, что жили в замке на холме. Но и там он не находил себе места, потому что служил тем, кто был даже ниже простолюдинов. Он охотился за них на демонов, а все трофеи и слава доставались другим. Но как истинный принц он желал лишь защищать всех людей, а не только тех, кто мог заплатить.
Гед притих, слушая очень внимательно.
— Однажды невесту его хозяина похитили демоны и увезли на дальний север. Жених струсил и отказался её искать. Тогда принц отправился за ней один. Смилостивились над ним боги и позволили вырвать её из лап демонов. Поразившись её красотой, принц возжелал её, как не желал ничего в своей жизни. Сказал он: «Если долго выполнять за кого-то его работу, то его судьба станет твоей судьбой. Будь моей принцессой, и я буду любить тебя, как ни один мужчина ещё не любил женщину». Согласилась она, разглядев его благородное сердце под лохмотьями и обветренной кожей. Лишь об одном попросила она: «Не неволь меня, если твоя любовь иссякнет от времени, старости или обид». Он согласился, и были они счастливы вместе. Когда принцесса уже ждала их первенца, встретился им злой колдун. Он знал, что прежде принцесса любила другого, и солгал, что она до сих пор стремилась к нему. От обиды принц обернулся чудищем тёмным и сжёг кожу принцессы в пламени ревности. Родила она сына одна в сильных муках.
Гед прижал ладони ко рту.
— Не стерпели боги её боли и укрыли ото всех невзгод в благостном Ирие.
— Дальше-дальше! — Гед сцепил руки на груди и раскачивался на лавке.
Смеркалось. Зимний холод студил кожу, хотя в Ирие царствовало вечное лето, изба была натоплена и дверь затворена. Завывал ветер, раскачивались с натужным скрипом деревья, молчали звери и птицы. В сердце леса разгоралась буря. Полыхали молнии, с грохотом падали сухие сосны, поднимались в воздух облака пыли.
Гед вцепился в мамину юбку. Хорхор отошёл от тазика с посудой и тревожно вгляделся в сгущающуюся за окном тьму. Лайсве мучили ощущения из давно забытого сна. Она никак не могла решить, так ли это плохо или всё-таки хорошо.
На поляне послышались шаги. Избушка охнула и опустилась к земле в раболепном поклоне. Дверь отворилась настежь. Внутрь вбежала заплаканная Ягиня. Её листья поникли и не горели так ярко, глаза затуманились, губы подрагивали, словно она желала что-то сказать и не могла. Лайсве взяла её ладони в свои и попыталась ободрить улыбкой, глядя её глазами.
Сквозь стену, отделявшую Ирий от Дольнего мира, ломилось чудище. Его тело покрывала кипящая лава. Оно уничтожало всё в безумной ярости: жгло лес, валило деревья и сминало кусты.
Ягиня заламывала руки-ветви в отчаянии.
Лайсве вышла на порог. Темнота полыхала зигзагами молний. Раскаты грома оглушали. Холодный ветер сбивал с ног. Лил дождь, в прорехи на небе просачивались снежные хлопья. Хорхор замер рядом, держа в руках своё единственное оружие — бубен и колотушку.
— Я знаю, что это за чудище, — сказала Лайсве, преградив ему путь рукой. — Я должна станцевать перед ним. Это всегда его успокаивало.
— Больше не боишься? — поддел её Хорхор.
— Я верю, что так будет правильно. Если он всё-таки попал сюда, то без меня не уйдёт. Я дала слово, что последую за ним, если он ещё не потерял указующую путь любовь.
Шаман продолжал испытывать её, схватив за запястье с обручальным браслетом:
— А как же война и злые люди? Тысячи бед вновь навалятся на тебя. Быть может, там тебя ждёт смерть!
— Я выстою ради Геда. Ему пора вернуться в Дольний мир и отыскать свой путь. А я… я должна исполнить свою миссию.
— Значит, ты действительно готова, — Хорхор разжал пальцы.
Лайсве соступила с порога вросшей в землю избы. Каждое движение — плавное и грациозное. Музыка звучала внутри неё: стучала кровь в ушах, задавая ритм, мелодия обволакивала нежностью и теплотой. Любовь стала в ней главной темой, любовь ко всему, даже к грозному Разрушителю, который не давал Лайсве покоя всю жизнь и собирался продолжать в том же духе.
Никогда она ещё не танцевала так самозабвенно, упиваясь страстью, свободой и горделивой красотой этого действа. Её руки выплетали сложные фигуры, ноги порхали словно птицы. Платье быстро промокло, ткань облепила изгибающееся в пляске тело соблазнительными складками.