Что если она жила очень далеко отсюда? Лайсве не могла уехать из замка из-за войны, не могла даже добраться до архивов ордена в Эскендерии. А вдруг эта девочка находилась на другом краю мира, в неведомом Гундигарде, ведь там остались дикие племена. Кто знает, насколько они отличаются от обитателей Мунгарда?
Бессилие удручало. Да и как можно уговорить девочку отдать жизнь добровольно? Это же так похоже на то, что требовал от Лайсве Жерард. Выходит, он был прав? Неужели чтобы спасти мир, нужно стать чудовищем, которое принимает такие «трудные» решения? Какой смысл в спасении, если люди сами развращают свои души и впускают в них Мрак? Смоет его только полное уничтожение, и на месте образовавшейся пустоши вырастут не поражённые болезнью, чистые души.
— Потерпи, осталось три года. Вэс объявится сам, и всё разрешится, — Безликий мягко коснулся её плеча.
— Вейас хотел мне что-то сказать. Я так и не поняла.
— Время ещё не пришло.
— Время-время, ты можешь сказать что-нибудь другое? Что-нибудь обнадёживающее для разнообразия? Неужели мы все пойдём на костры единоверцев?
— Время покажет.
Лайсве опустила подбородок на грудь, кружевной воротник сорочки промок. Время! Время уже начало отбирать у неё близких. Вейаса! Кто будет следующим? Гед? Микаш, которого она так несправедливо обидела сегодня? Лайсве зарычала, почти как муж:
— Уходи! Не хочу с тобой разговаривать.
Безликий покорно удалился. Она отправилась на кухню. Нужно отвлечься.
— Мама, почему ты плачешь? Я плохо выполнил урок? — дёрнул её за рукав Гед, когда Лайсве занималась с ним чистописанием.
Наставников сейчас было не нанять. Она учила сына сама: читать, писать руницей и новой буквицей, считать, кое-что из истории и легенд. Гед схватывал всё на лету, запоминал с первого раза, писать старался очень чисто, а читать торопился не по слогам, а по целым словам и даже фразам. Он очень переживал, когда путался или что-то не получалось.
— Нет, милый, ты всё сделал прекрасно, — Лайсве с трудом подавила всхлип и вытерла мокрые щёки.
Демоны, почему так сложно собраться? Всё валилось из рук, лицо брата постоянно возникало перед глазами.
— День сегодня такой, грустный.
Гед недоверчиво разглядывал мать.
В дверь постучали. На пороге детской показался Микаш, бледный и встревоженный.
— Пришли вести с востока. Единоверцы прорвали линию обороны у Стольного и ночью взяли город.
Он избегал её взгляда. Лайсве сделала несколько глубоких вдохов.
— Что-нибудь о Вейасе?
— Пока нет, но говорят, жертв было очень много. Над высокородными зверствовали особенно сильно.
— Когда… — голос дрогнул, пропал в сковавшем тело спазме. Надо думать о живых! — Когда придёт известие, пожалуйста, проследи, чтобы отец не узнал. Его сердце не выдержит. Пусть лучше думает, что Вейас отправился в убежище Жерарда.
— Конечно, я постараюсь. Прости за утреннее. Я не хотел тебя обидеть, — Микаш виновато потупился.
Лайсве поднялась и обняла его:
— И ты прости. Просто… больно. Как будто кусок выдрали.
— Ничего. Пока мы вместе, ничто нас не сломит. Вдвоём против всего мира, — он переплёл свои пальцы с её.
Лайсве спрятала лицо у него на груди. Они выстоят. Если постоянно повторять, то так и будет.
— Мне нужно проверить дозорных на стенах, — оторвавшись от неё, напомнил Микаш.
— Конечно, ступай! Со мной всё будет в порядке, — Лайсве поцеловала его на прощание.
Гед стоял рядом и протягивал ей восковую дощечку, на которой писал железным стилом. Лайсве опустилась на стул и принялась проверять. Ошибок Гед делал мало, но иногда торопился и пропускал руны или буквы в словах.
Удостоверившись, что всё правильно, Лайсве стёрла урок и вернула сыну дощечку:
— Теперь напиши то же самое буквицей.
— А что с дядей Веем? Из-за него все такие грустные? — спросил Гед.
— Ничего точно не известно. Нужно запастись терпением и ждать, — ответила она, не желая, чтобы он чувствовал её горе.
Гед сделал вид, что поверил, и начал писать.
Прошла неделя. Бдительность притупилась.
В последний год отец жаловался на боли в суставах и сердце, задыхался и обливался потом, когда приходилось подниматься по лестнице на второй этаж. Арсен говорил, что годы берут своё. Тяжёлая походная жизнь, любовь к вину и мясу, да постоянные волнения из-за войны здоровье никак не укрепляли. Домочадцы ухаживали за ним, но всё же он мучился, что не может ни сесть на лошадь, ни удержать меч, ни заниматься хозяйством, ни даже проверить посты дозорных. В последнее время лорд Артас и вовсе стал сварлив и раздражался по любому поводу. Больше всего доставалось Микашу, который и так старался не попадаться ему на глаза.