— А он стал бы со мной играть? Отец и дед никогда со мной не играют. Я им мешаю!
— Неправда, они любят тебя по-своему, просто такие люди… — Лайсве запнулась, увидев поверх головы сына Микаша.
Тот молча наблюдал за ними из дверного проёма.
Встретившись с ней взглядом, Микаш заговорил:
— Как твой отец?
— Жив, но очень слаб. У него отнялась правая половина тела. Арсен говорит, что всё ещё может наладиться со временем.
— А что говорит твой чудотворец Хорхор?
— На всё воля духов, — Лайсве передёрнула плечами и понурилась. — Только не бери в голову то, что отец наговорил. Он был не в себе. Ты ни в чём не виноват.
— Правда? Тогда почему я здесь, пока мои товарищи там, сражаются и погибают?!
— Чтобы защитить нас.
Лайсве наклонилась к Геду и зашептала ему на ухо:
— Подбеги к отцу, обними его, скажи, что любишь и нуждаешься в нём. Ему сейчас очень больно, ещё больнее, чем когда ты упал. Утешь его.
Гед недовольно засопел и окинул Микаша мрачным взглядом.
— Ради меня!
Только тогда сын подошёл к нему и посмотрел снизу вверх.
— Возьми его на руки, он очень хочет, — позвала Лайсве мужа.
Микаш удивлённо вскинул брови и поднял Геда подмышки на уровень своей головы. Малыш вытянул руку и потрогал его лицо, тяжело выдавливая из себя:
— Отец…
— Сын… — ответил Микаш точно таким же тоном.
Они выглядели настолько умильно в своём «родовом» упрямстве, что Лайсве засмеялась, хотя не думала, что получится.
— Можно, я уже его поставлю? — краснея, спросил Микаш.
Лайсве кивнула и обняла их обоих. Они всё выдержат вместе.
Готовить церемонию прощания с братом Лайсве пришлось одной, как и встречать гостей, угощать их и читать поминальные речи.
Глава 15. Запью я скорбь хмельной любовью
Авалор был самым большим из Туманных островов у западного берега Мунгарда. С севера его обдували холодные ветра Нордхейма, а с юга омывало тёплое течение Гундигарда. Из-за их столкновений погода здесь стояла промозглая даже летом, когда удавалось улучить несколько солнечных недель.
Но Ойсин родился в сырости Западного океана, как и многочисленные предки до него, кроме тех неведомых, легендарных, что явились из иных сфер мироздания и в которых до сих пор поверить было боязно. Архимагистр Сумеречников привык и не зяб даже в холодный зимний, приправленный талым снегом дождь. Что уж говорить о тёплом кануне лета? Но вот южный зной Ойсин ненавидел. Жара вызывала дурные воспоминания, а сегодняшний день и без того был ими полон.
Этим весенним утром Ойсин встречался с Дарреном Комри. Его старший брат Кевин был лучшим другом Ойсина. «Мелкий» Даррен, как его в шутку дразнили в детстве, заметно вытянулся и заматерел за прошедшие годы. Внешностью он напоминал отца: те же острые черты, бледная кожа, иссиня-чёрные волосы, глубоко посаженные глаза цвета зимних сумерек, сухощавое телосложение. Говорил Даррен так же коротко и резко.
После отъезда Ойсина, Мелкий часто ему писал. Как и многие, Даррен жаждал узнать о Кевине и о родстве Архимагистра с Безликим. Мелкий делился в письмах всем, что с ним происходило, будто хотел видеть в Ойсине брата, но тот им не был. Да, он обожал солнечного Кевина, его лёгкий нрав и проницательность. Старший Комри заражал окружающих весельем и верой в лучшее, удерживал друзей от ошибок и не давал поступаться благородством, а потом…
Ойсин до сих пор просыпался в холодном поту, преследуемый жуткими видениями.
Чтобы посвятиться в орден Сумеречников, шестнадцатилетних одарённых парами отправляли на испытание. Кевину с Ойсином выпало поохотиться на саблезубых мелькарисов в пустыне Балез Рухез на границе с Гундигардом.
Гудела в ушах тишина, плавила мозги жара, перед глазами всё сливалось c раскалённым песком. Даже чутьё отказывалось различать опасность в белёсом мареве. Кевин закричал «Берегись!» и оттолкнул Ойсина в сторону. Трепещущий воздух расчертило кровью. Зубастая пасть огромной лысой кошки сомкнулась вокруг ног Кевина.
Удачи Ойсина хватило лишь на то, чтобы вцепиться в плечи друга и ветропрыгнуть подальше от мелькариса. Делая пару вдохов, чтобы восстановить резерв, Ойсин перемещался снова и снова, пока не притащил Кевина к шатру целителей. Тот истекал кровью, от ног остались лишь ошмётки.