В дверь постучали. Неслышно вошел помощник и передал владыке лист бумаги с мелко напечатанным текстом. Тот пробежал его глазами, удивленно поднял брови и, знаком велев Антону остаться на месте, прошел в дальний угол, достал из встроенного в стену сейфа запечатанный конверт и, передавая помощнику, сказал: «Пошлите в Лавру подтверждение о получении шифровки. Добавьте от меня, что поставленный вопрос прорабатывается с генералом Савиным. И, друг мой, на этот раз озаботьтесь сразу вернуть мне диск с электронной подписью».
— Важные новости, Антон Павлович, — встреча твоя в лесу с отрядом Шпиля, похоже, не была случайной. Наши друзья в штабе ФСОП передали: одна из важных шишек в руководстве Службы — пока не спрашивай, кто именно, — регулярно снабжает бандитов информацией о «Подсолнухах», в том числе, заметь, и о передвижениях групп, вроде вашей. Зачем это им надо, почему бандиты охотятся за общинниками, — мы пока не знаем, но, полагаю, больше искушать судьбу не следует — экскурсионные выезды в Москву временно придется прекратить. Усильте охрану периметра укрепрайона и активнее ведите контрразведку — не исключено, что среди поселенцев могут оказаться информаторы Шпиля. Подробную справку о его группе передам тебе накануне отъезда — уверен, она тебе пригодится.
Антон чувствовал, что настоятель сказал ему не все. Что-то еще было в прочитанной им шифровке, о чем он предпочел умолчать. Но по опыту генерал знал: расспросы неуместны и бесполезны, епископ никогда не только не говорил, но и не молчал впустую. Найдет нужным — скажет.
Оставив уютную полутьму приемной, они вышли на просторный двор монастыря и сразу окунулись в иной мир — мир суеты, звуков и движения. Изнутри монастырь напоминал большой муравейник. Сотни мужчин и женщин деловито сновали в разных направлениях: одни укрепляли крепостную стену, другие разгружали уродливое подобие грузовика с продовольствием, третьи заготавливали дрова, четвертые проходили инструктаж, готовясь заступить на охрану стены. Вот гулко забили колокола, и из ближайшей церкви начали выходить прихожане. Оборачиваясь на храм, взрослые и дети крестились, с надеждой взирая на лик Господа Иисуса Христа, с бесконечной любовью смотревшего на свое «стадо» со старинной фрески над вратами. Толпа из храма сразу заполнила немногие свободные пространства, и монастырский двор стал похож на место массового народного гуляния. (Антон отметил, что монахов в толпе было очень мало.) «Увы, мой друг, мы страдаем от хронического перенаселения, — прервал его размышления владыка Феогност, — люди все идут и идут к нам. Особенно жалко женщин и детей. Мы расширяем зону безопасности вокруг обители — недавно укрепили и заселили еще несколько брошенных жилых домов, но, увы, теснота и скученность по-прежнему одолевают. Люди даже спят попеременно, чтобы максимально использовать имеющийся жилой фонд. Впрочем, никто не ропщет. Тяготы неимоверные, а дух товарищества — геройский, христианский. Матушка моя, царство ей Небесное, рассказывала, что так же дружно, в тесноте да не в обиде, жили в послевоенных московских коммуналках … Господи, помилуй.
Проходя мимо монастырской кузницы — тайной гордости владыки, они встретили Криса и нескольких молодых общинников из «Подсолнухов», которые бодро тащили на себе огромные тюки с бельем: то ли в стирку, то ли наоборот. Увидев командира и настоятеля, группа замерла, смешки прекратились. Крис почтительно приложился к руке владыки и, получив его благословение, по-военному кратко доложил Антону, что после размещения, утренней литургии и обеда Сенька с ребятами отбыли в Третьяковку, а оставшиеся с ним «бойцы» поступили в распоряжение эконома монастыря, отца Иоанна. Выполняемая в настоящее время работа — «бег с мешками» (в группе молодежи кто-то не удержался и прыснул со смеху).
Улыбнулся и владыка. Он любил Криса, любил и эту новую поросль русского православия: чистую, светлую, духовно глубокую. Эти юноши и девушки росли отнюдь не в тепличных условиях — каждый с детства знал не только молитву, но и труд, и дисциплину, и ратное служение. Дети смуты, они удивительным образом сочетали в себе искреннюю веру и здоровый прагматизм, знакомый каждому человеку, близкому к природе и привыкшему рассчитывать только на себя и Бога. Для людей старшего поколения, носивших несмываемые родимые пятна того больного общества, из которого они вышли, эти «чижики» были и гордостью и надеждой. Надеждой на рождение — из смрада и тлена былого мира — нового рода Адама, людей, опытно познавших цену отпадения от Творца и покаянно вернувшихся в Его лоно.