Для Сталина не были чем-то неожиданным такие яростные нападки наркомвоена на оперативный план, действующий на Южном фронте. От Троцкого надо всего ожидать; об этом знают все из присутствующих. Больше всех понимает сам Ильич; волновался он сперва, покуда Троцкий совсем не раскрылся. Останется наркомвоен и в этот раз, как в июле, при смене главного командования, в гордом одиночестве…
Летом Троцкий так же яростно защищал бывшего главкома Вацетиса, не хотел замены его Каменевым; встав в позу обиженного, заявил об уходе со всех своих постов. Ситуация, конечно, ненормальная. Рассматривали заявление, всесторонне обсуждали и пришли к единогласию — отклонили отставку. Орг- и Политбюро создали все, чтобы сделать наиболее удобной для Троцкого и наиболее плодотворной для Республики ту работу на Южном фронте, самом трудном, самом опасном и самом важном, которую избрал он сам. В своих званиях наркомвоена и предреввоенсовета Троцкий вполне может действовать и как член Реввоенсовета Южного фронта с тем комфронтом, какого сам наметил, а ЦК утвердил. Всплывшее «дело Вацетиса» резко остудило наркомвоена…
Развязали Троцкому руки, предоставив полную возможность всеми средствами добиваться того, что тот считает «исправлением линии» в военном вопросе. Избрал командующим фронтом Егорьева, никто ему не навязывал, принял и оперативный план Каменева; страстно проводил в жизнь, рвался поснимать всех, кто не верил в его успех…
Он, Сталин, как член Политбюро, подписал ту бумагу; тогда уже видел в ней смысл, ощущал скрытую силу. Сила та сказывается — Троцкий хлещет сам себя нещадно. Наблюдая исподволь за Ильичем, завидовал его проницательности. Да, нужна была такая бумага в то время! Не мог постичь только одного — великорусского долготерпения. А что предложит Ильич теперь?
Не испытывает желания выступить. Сказать есть о чем, хотя бы дать оценку вывернутой наизнанку позиции Троцкого. Именно этого и не хочется заявить вслух; наркомвоен задел в тайнике его души струну, созвучную теперешней своей. Думками, появившимися совсем недавно, во время поездки на Южный фронт, не посмел поделиться даже с Ильичем. Да, и он, Сталин, склонен считать, что главный удар сейчас от Царицына на Дон и Кубань цели навряд ли достигнет; надо бить на центральном участке, где-то от Орла. Коль Деникин стучится в ворота Москвы, донские и кубанские казаки трехкратно увеличат сопротивление.
Лежит на ладони личная заинтересованность. Сам он назначается членом Реввоенсовета Южфронта, вновь образованного из армий, каким наркомвоен прочит наносить главный удар. Заговорить — значит встать рядом с Троцким, принять его позу и манеру сваливать с себя ответственность и перекладывать ее на других. При одной этой мысли Сталина передернуло. Нет, он продумает, взвесит все, потом выскажет свои соображения по плану Ильичу наедине.
— Восточный фронт считал невозможным в тот период передавать свои части, — продолжал Троцкий свое «историческое объяснение». — Тогдашнее главнокомандование обвиняло Восточный фронт в задержке. Каменев, будучи комфронтом, напирал на то, что проволочка не будет слишком долгой и опасной, ибо части будут поданы непосредственно на левый приволжский фланг Южного фронта. Отголоски тех старых планов плюс второстепенные соображения об экономии времени на переброску частей с Восточного фронта привели к созданию Особой группы Шорина. Все остальные соображения… о решающем ударе по донской, кубанской базе и прочее были притянуты за волосы уже постфактум, когда несообразность априорного плана стала обнаруживаться все резче…
Короткую заминку Ленин принял за конец выступления. Поднял глаза от листа, исписанного синим остро отточенным карандашом. Среди всяких знаков жирно выделялись фразы:
«Не изменять плана, не трогать распоряжений, не поддаваться панике…», «Дать д о б а в о ч н ы е силы!..», «Но их д а т ь с ультрабешеной силой, ибо опасность есть, величайшая, никогда не было такой», «Деникин рассчитывает вызвать панику в наших рядах…», «Им не удастся запугать нас!»
Перехватив его взгляд, Троцкий поспешил закруглиться; пыл у него прошел, он и сам это понял, последние слова договаривал как-то вяло и неуверенно:
— Теперь… чтобы скрасить действительные результаты, выдвинута новая гипотеза… если бы главные силы не были сосредоточены на царицынско-новочеркасском направлении, то Деникин был бы в Саратове и сызранский мост был бы взорван. Все эти воображаемые страхи должны служить нам компенсацией за реальную опасность, угрожающую Орлу и Туле, после потери нами Курска. При этом игнорируется, что донскому казачеству было бы так же трудно наступать на Саратов, как нам сейчас на Новочеркасск…