Все три бригады вышли из балки и, разворачиваясь в лаву, с рыси взяли в галоп. Широкой могучей волной покатились по белой холстине выгона к станице. Позади оставалось черное, будто вспаханное поле…
Не отставал военкомдив от комбрига Тюленева. Сбоку, краем глаза успевал любоваться его драгунской посадкой, статями буланого, белоногого ахалтекинца, делавшего легкие скачки, распушившего по ветру аккуратно подрезанный волнистый хвост. Удивительно нежный, обаятельный человек. Красная девица; вот уж кого не коснулась солдатчина. Кажется, напрасно держали его при армейской разведке — он боевой командир; природная душевная щедрость, доброта его нужны бойцам как глоток ключевой воды, особенно теперь, весной, по ощущению, последней боевой. Этот человек не может испятнать себя ничем.
Удачно сложилось, что Тюленев попал в строй, и именно в 4-ю. А еще удачнее — во 2-ю бригаду. Сменщик под стать комбригу Мироненко, наверняка достойный, нутром чуял Детистов. Хотя Тюленеву надо еще это доказать, тут же доказать, в бою. Сотни глаз следят сейчас за ним, так же как и он, военком. Командарм давно его прочил в комбриги, добро не давал член Реввоенсовета: мягок, мол, застенчив. От Ворошилова пошла «красная девица». А что, горлохваты нужны строю?.. Или всякая сволочь, кляузники, доносчики?..
И опять Детистов вернулся мыслями к разжалованному комполка. Повертел головой в надежде увидеть знакомый ушастый расхристанный шлем, защитную суконную венгерку с серой опушкой и гнедого дончака. Уж не среди последних искать. Да где найдешь в такой орущей, скачущей ораве! Бой — вот он оселок, на чем оттачивается совесть, оттачивается и вскрывается. Вернее средства определить, кто есть кто, нет. Как желал комиссар удачи этим двум людям, комбригу и комэску…
Что-то произошло. Детистов проглядел, как белая конница отскочила в сады. Взору предстали пушки и пулеметы. Вот, рукой достать, саженей двести, не боле. Не успел что-либо подумать, перед лавой вздыбилась огненная стена. Взрывы снарядов, пулеметный треск смерчем ворвался в самые глаза…
Заметались всадники, разворачивая коней. Уже никакая сила не могла их толкнуть вперед, да никто и не пытался это делать. Выйти из смерча, из зоны огня, укрыться за увалом — единственное желание, обуявшее всех…
Столкнулся Детистов с комбригом уже в балке, откуда начинали атаку.
— Дали нам жару… товарищ военком!
— Урон вроде терпимый… — Детистову хотелось успокоить его, поддержать.
— Лиха беда — начало…
Тюленев пылал белявым чистым лицом; обычной застенчивости в серых кротких глазах как не бывало. Нетерпение, здоровая злость — так и перли из него, ладного, утянутого ремнями, слитного воедино с буланым лысым красавцем. Ахалтекинец храпел под ним, выгибал тонкую изящную шею, недовольный, что им помыкают, не дают повод.
— Кажется, опять появились из садов казаки… — Он указал кивком на машущего шапкой наблюдателя на увале. Вынул спокойно портсигар, угостил папиросами окружавших командиров и вестовых. — Выдержки генералу Павлову не занимать. Теперь уж увереннее нам надо идти… Сюрпризов больше не будет. Честно померяемся клинком…
— Я не уверен, — выговорил Детистов, прикуривая от его папиросы.
Подскочил разгоряченный начдив в сопровождении штабистов и вестовых. Конь взмыленный, запененный; упаренный и всадник. Отдуваясь, Городовиков безжалостно растирал папахой мокрое красное лицо.
— Комиссар!.. Делать будем что-о?.. И командарм молчит. Третьего вестового погнал!..
— Генерал Павлов подскажет, Ока Иванович, — за военкома ответил, лучисто усмехаясь, Тюленев; видать, он еще не осознал, что смена должности начальника армейской разведки на комбрига поставила его в прямое подчинение этим двум людям.
Именно усмешка комбрига, ясная, наивная, и взорвала начдива:
— До ветру… с подсказками беляка! Стена, говорю… Огненная! Напоролись грудью… А конницу еще не пускал…
Из-за спины подали Городовикову клочок бумаги. По лицу его Детистов догадался, откуда весть. Подмигнул смутившемуся Тюленеву, подбадривая.
— Ну, вот… сам Ворошилов! — начдив обрадованно потряс бумажкой, ткнул ее в полевую сумку. Успокоенный, обычным своим голосом сказал: — Брать будем Егорлыкскую… Перестраивайся, Тюленев. Как высунут конные казаки на выгон… вместе пойдем. Всей дивизией. Тимошенко подсобит.
Вскоре загудел истоптанный выгон под тысячами копыт…
Ощущение времени Майстрах утерял. Проглянуло как-то солнце в прореху облегченных светло-голубых облаков и скрылось. Не все появлялось, краешек; помнит, розоватый свет — значит, дело к вечеру. Часы стали! Чего сроду не было. Заводил ведь утром, как обычно.