Решившись, Майстрах поднял бинокль. В тылу клина уже не было — изрубили. Но 4-я все так же продолжала пятиться. Белая конница заполнила весь выгон от станицы и почти до балки — сухого русла речки. Явно она превосходит числом; казаки охватывают городовиковцев слева. А где-то дальше, чуть на изволоке, тоже кипит бой. Рубится 6-я… Что там у Тимошенко? Отсюда в надвигающихся сумерках уже не разобрать…
— Казачья конница вышла на выстрел трехдюймовки, — проговорил спокойно Плюме, не прибегая к помощи бинокля, болтавшегося у него без чехла на белом полушубке. — Может, махнуть?.. Ждут вон знака моего… А что с полными зарядными ящиками отступать…
— Куда отступать?! — взорвался начдив. — Сам же говоришь… Увязли! Махни! Да наши пускай кинут сорокадвухлинейки… Хватит им станичные скирды палить.
Конные пушкари, застоявшиеся и обозленные неудачей своих дивизий, открыли беглый огонь. До трех десятков стволов палили без команды, на глазок, метя в самую гущу белых колонн. Позиция удачная, противник как на ладони. Швыряй знай заряды в освободившееся вонючее зево патронника. Поверх головы Майстраха с клекотом полетели туда же снаряды тяжелой батареи.
Не знал, куда деваться от адского грохота. Уши ломило от одуряющей боли. И ладонями их затыкал, и перчатками. Казалось, кровь вот-вот выступит. На пальцы глядел украдкой. Почувствовал, дергают за локоть. Народ собрался. Никого весь день на командном пункте — всем дело нашел. Среди своих есть и чужой… По виду — конник; протягивает записку. От Буденного, подумал сперва. Нет, Городовикова.
Только сейчас заметил Майстрах, как стемнело. С трудом разобрал несколько карандашных строк. Городовиков предлагает 20-й начать отступление; 4-я принуждена отойти к Средне-Егорлыкской. Обещает прикрыть отступление пехоты своими частями…
Отступать!! Куда?!
Сорвавшись с натоптанного места, Майстрах вскочил на коня. Из седла уже, натужно выталкивая слова, отдал распоряжение своим штабным:
— Из Грязнухинского немедля дайте телефонограмму командарму Буденному, в Средне-Егорлыкскую! Пускай помогут Двадцатой, левому флангу… А пока бросьте резервный батальон. Вон конница уже обходит…
Гнал коня, сопровождаемый ординарцами, а мысли, одна другой горячее, обгоняли его. Вывести из уличных боев дивизию уже невозможно. По крайней мере, и думать об этом не сметь до ночи. А дальнейший отход?.. Тридцать верст топать обратно по вязкой дороге в кромешной темноте… По глубоким балкам… Изможденным бойцам, целый день дравшимся, голодным… А позволит ли конница противника спокойно отступать?.. Навряд ли. Это же поражение!.. Нет, нет, бой нужно продолжать до конца… Слишком уж много отдано жертв!..
На полевой штаб 4-й Майстрах наткнулся у оврага, возле соломенных скирд.
— А я тебя еду шукать… — встретил Городовиков, вынимая ногу из стремени. Вид у него был удрученный — потрясли начдива две кряду неудачные атаки. — И нонешний день, сам видишь, насмарку…
— Ока Иванович!.. Не могу!.. — сваливаясь из седла, напирал Майстрах. — Увяз в станице всеми четырьмя… Хвостом даже! Станция Атаман отбита. Конница наша там. Пехота втиснулась в улочки… Баррикады растягивает! Плуги, бороны, плетни, телеги… Штыками сцепилась с корниловцами и дроздовцами… Не отодрать!
— Стемнеет… можно пехоту отвести… — спокойно выслушав возбужденного пехотного начальника, отвечает Городовиков. Глянув сбоку на стоявшего рядом своего военкома, повинился: — Сам же видел… Четвертая понесла страшные потери… И собственно, начала уже отступать… Сил нету повернуть бойцов обратно. Из седел валятся…
Это было очевидно. Мимо тащились в сторону хутора Грязнухинского, пробиваясь с целины на проезжую исхлестанную колесами и копытами проселочную дорогу, разрозненные конные группы, брички, пушки…
— Я послал к Тимошенко, Ока Иванович, — заговорил хмуро молчавший до этого военком Детистов. — Давайте прикинем… Отступление пехоте обойдется втридорога. Конники из седел валятся… а пехотинцы?! Обсудить надо, взвесить… У Шестой оставалась резервная бригада…
— Давайте подождем Тимошенко, — мирно согласился Городовиков, доставая из кармана галифе кисет. — Взвесить можно…