— Я прибалтиец, генерал, латыш. И не беру на себя смелость… заявить… принес в Россию революцию. Революция свершилась в России. И я пришел в Россию… служить революции.
Затея контрразведчиков в самом деле дохлая. Не подпишет он никаких слов к красноармейцам, тем более не перейдет и на службу. А нужен ли он нам, сопляк, невежда? На задоре, энтузиазме не построишь армию…
В душе генерал завидует этому маньяку; прожил он короткую, быструю, как молния, жизнь и за два года, по сути, сумел достичь тех вершин военной иерархической горы, на которую ему пришлось карабкаться более трех десятков лет. И умрет-то с легкой душой, не постигнув таинства смерти. Выходит, все это дала ему революция?..
В дверь настойчиво постучали, оторвав генерала от нерадостных мыслей.
— Ваше превосходительство, генерал-лейтенант Сидорин! — объявил адъютант.
— Как Сидорин?!
— Прилетел на аэроплане.
Павлов растерянно ощупывал орластые пуговицы на расхожем мундире.
Едва успели вывести пленника, как на пороге встал генерал Сидорин. В коричневой кожаной на меху куртке, летном шлеме с огромными очками.
— Алексей Михайлович, на вас лица нет… Что-нибудь случилось?
Сняв шлем, командующий подходил с протянутой рукой. Молодое, со свежей здоровой кожей лицо его никак не вязалось с пространной плешью до темени, и Павлов, как бы ни был ошарашен, пожалел, что он снял экзотический головной убор. На какой-то миг пропало очарование. Сидорина он узнал недавно и был буквально покорен его внутренним и внешним обаянием; хоть убей, не может только согласиться с голым черепом…
— Ваше превосходительство, мы ожидаем вас поездом. — Павлов хотел подняться, но рука командующего легла ему на погон.
— А я с неба!..
Оглядевшись, Сидорин ухватился за стул, на котором только что сидел пленник. Павлов хотел предупредить, но тот уже усаживался, удобнее укладывая ногу на ногу в пушистых волчьих унтах.
— Рискуете, Владимир Ильич… В такую пору на аэроплане.
— Я доверяю моему пилоту, полковнику Стрельникову. Хотя сейчас я прилетел без него.
— Вы сидели за рулем?!
— Не удивляйтесь, ваше превосходительство. По профессии я военный пилот. Полковник Стрельников — мой бывший сослуживец, учились вместе, воевали…
— Не знал, Владимир Ильич…
— Так знайте. Могу явиться в любой час, как нынче, например. Лечу к Деникину, в Тихорецкую. Ночью переговаривались. Подкатил он из Екатеринодара. Тревожат его Белая Глина и Тихорецкая. Хочет знать о состоянии в Егорлыках. Вы, Алексей Михайлович, как оцениваете свою обстановку? Вид у вас был, прямо скажу… жалкий. Когда вошел. Что все-таки стряслось тут?
— Владимир Ильич, дорогой… Просто расчувствовался. Пленного только увели…
— И что?.. На вас так отрицательно действует вид пленного противника?
— Молодой, глупый… Не понимает еще смысла жизни…
— Начдив Азин, что ли? — усмехнулся язвительно Сидорин, хлопнув длинными ушами шлема по унту. — Так в том их и сила, большевиков, в молодой несмышлености. Энтузиазме, как они говорят.
— Вот-вот, Владимир Ильич, это меня и привело в уныние… С кем мы воюем?! Фанатики! Слепцы! Сила необузданная и темная.
— Не обольщайтесь, генерал. Большевики видят, и далеко-о видят.
— Азин-то нерусский!.. Кто же там? Китайцы, прибалты, евреи… Околпачили русского мужика.
— Алексей Михайлович, вы слушаете бредни наших тупоголовых осваговцев, безмозглых болтунов. Вы человек старой формации и держитесь все еще за столп монархии. Вглядитесь, столп давно подгнил и упал.
— Что вы такое говорите, Владимир Ильич… — Павлов от неловкости сбил с переносицы пенсне; нашарив его на коленях, спохватился: — Чего же это я, персюк, в самом деле!.. Подвигайтесь к столу.
Сидорин живо стащил меховую куртку, швырнул ее на диван, туда же кинул и шлем.
— Вижу, кого-то ждали… Не меня.
— Не вас, Владимир Ильич, — сознался Павлов, оправившись от смущения.
— Отказался, значит, красный, побрезговал… А я не из брезгливых, — командующий все еще усмешливо шутил, но серо-зеленые умные глаза его темнели, набрякали напряжением, злой иронией. До еды не дотронулся, опорожнил стакан круто заваренного чая. — Так-то, многоуважаемый Алексей Михайлович, не тешьте себя иллюзиями… Мы воюем с русским народом. Тем самым русским мужиком… какой пашет, сеет… Какой спокон веков защищает Россию. А всяких там инородцев… горстка! И не они делают погоду у большевиков. Китайцы, прибалты… тем более евреи… Наш Осваг строит всю пропаганду на подобных бреднях. Все это — мерзость! Кто сию минуту тут, на Маныче? Русский мужик, а ежели точнее… донской мужик… Ка-а-за-ки! Думенко! Кто он сам? А вот, в полсотне верстах… Казачий Хомутец, хуторок. Ветряк его батька там стоит, хата его… Нынче пролетал. А Буденный? Через Маныч… станицы Платовской… А кто за их спинами, в седлах?.. То-то же!