Позавчера Конная пыталась с ходу взять Егорлыкскую, без пехоты. Обломала зубы. Теперь осторожничает, вперед пустила стрелковые части. Конечно, надеется выманить павловские корпуса на просторный выгон, жаждет сабельного боя. Глубокая вера в сабли. И тут след Думенко — его бывшая конница.
Опростоволосятся и на этот раз, злорадствовал Сидорин, наблюдая сверху, как четко и точно выполняет генерал Павлов вчерашнюю директиву. Кельчевский подкинул мысль: посадить Конную на пушки и пулеметы. В сады стягиваются и конные артдивизионы, тачанки, и подводы с пулеметами. Контратака кавалерийских частей должна быть ложной; в самый такой момент, когда дивизии Конной наберут встречный бег, мамантовцы разрывают лаву и отскакивают опять в сады, обнажая два десятка трехдюймовок и до полусотни «максимок». Один раз удастся — на начдива 4-й произведет впечатление; два — потрясет. Тогда уже можно сходиться и в шашки. В пехоту красных, как в серьезную силу, генерал не верил — «цветные» ее встретят достойно…
Вторую половину дня командующий Донской армией провел в Ставке. С начальником штаба Кельчевским мусолили десятиверстки и настенную карту; дышали телефонными сигналами генерала Павлова. Хрустальная массивная пепельница давно забита окурками, смятыми, неподкуренными папиросами. На столе и подоконниках — стаканы в серебряных подстаканниках остывшего, круто заваренного чая. Пригубливали, не разбирая, чей попадется под руку, а взгляда не спускали с входной двери — ждали дежурного генерала.
Каждый штрих, каждый извив боя известен. Все идет по продуманному. Ничто не омрачает. Красные лапотники подобрались к окопам «цветных». Высекают офицеры-пулеметчики их, как бурьян. Бронепоезд делает удачные вылазки, отгоняет конницу… Наконец-то! 4-я захлебнулась, напоровшись на огневой шквал. Слава богу!..
Кельчевский присел, устало прислонившись затылком к холодной стенке. Его мысли осуществляются. Железный человек, а нервы все одно… Спичку не может подпалить о коробок…
Пехота противника ворвалась в окопы… «Цветные» отошли во вторую укреплинию, саженей двести — в канавы садов и огородов. Штыковые и гранатные бои в крайних к вокзалу улочках… Оба бронепоезда оставляют станцию, откатываются за семафор, потом на ближайший разъезд, боясь подрыва путей за спиной.
Не воспринято как тревога…
Вбежал из соседней комнаты дежурный:
— Опять Четвертая напоролась!.. Отступает!.. На Грязнухинский хутор. Конные корпуса Павлова начинают преследование…
Победа!
Ноги у Сидорина сделались ватными. Тоже присел. И тоже не может добыть огня.
— Черт-те что! — чертыхается он, ударяя об пол коробок. — Отсырели?!
Не успели осмыслить радость — на пороге вместо дежурного встал начальник оперативного отдела полковник Добрынин, мрачный, бледный, как смерть:
— Конная перешла в контратаку… Пехота противника заняла станцию Атаман… Уличные бои…
Не помнит Сидорин, как выскочил из штаба. Меховую кожаную куртку натягивал на бегу; забыл пуховую подкладку на голое темя под шлем. Сам сел за штурвал. Конная охрана с подъесаулом Золотаревым бездорожно мчалась аллюром три креста к Егорлыкской…
С бугра наблюдал командующий Донской армией за боем. Боя как такового уже нет. Войска его всюду отступают. Обтекая станицу, разрозненно, вперемешку уходят конные части, пехота, обозы, артиллерия… Неподалеку каким-то чудом еще не ставится на передки батарея шестидюймовок. У ближнего орудия смешно, по-кочетиному, подпрыгивает кто-то из генералов, наскакивая на бородатого есаула, командира батареи:
— Стреляйте! Стреляйте же, ради бога!
— Осталось шесть снарядов… — хмуро, глядя в сторону, отнекивается командир батареи. — Вдобавок… все перемешались.
— Зарядные ящики сюда! — кричит генерал плачущим голосом. — Стреляйте куда угодно, только стреляйте!
Все бегут. Сидорин стоит, скорбно склонив голову, как у могилы. Сзади молчит полковник Стрельников. Вечерняя тьма густеет.
— Ваше превосходительство, пора ехать… а то нас зарубят, — не выдерживает начальник конвоя подъесаул Золотарев.
— Разве? Ну поедем…
Пошли к аэроплану. Рядом с ним зловеще чернеют две кучи золы — горели скирды, — знаки для посадки.
Винт заработал. Мотор не осилит — колеса увязли в мокром жирном черноземе. Вылезли из кабины. Золотарев подвел Сидорину коня. Стрельников уже хотел поджигать аэроплан, но показалась сотня калмыков. Им приказали спешиться и вытащить аппарат на руках. Облепили, как мухи; с гиканьем, не обращая внимания на свист пуль, перенесли на твердое. Стрельников взлетел. Сидорин видел сверху, как конвой уходил галопом с развевающимся георгиевским значком на Георге-Афипскую…