На оживленном перекрестке проходила воинская часть. Никелевый радиатор автомобиля едва не уперся в плотный строй; ребята молодые, безусые, в новеньком обмундировании, топорщившемся, еще не прилегшем к телу. Тухачевский знаком успел остановить адъютанта, кинувшегося было разорвать колонну. Новое пополнение, наверно, ростовчане. Внимание отвлек Смилга, указав рукой на угловое трехэтажное здание с главным подъездом на самом углу, венчанном круглой башенкой. Внушительное сооружение из серого камня, с огромными окнами и литыми ажурными балконами. Лучшая гостиница в городе.
Тухачевский усмешливо щурился на башню. Губа не дура у конников. Отыщут себе попроще, поскромнее. Еще в Миллерове, зная, что штаб Конной армии вселился в отель, дал слово себе при первой возможности выставить его с треском. Такая пора нынче наступила.
— А вы слышали, Михаил Николаевич, — сообщил Смилга, будто предупреждая его намерения, — в семнадцатом-восемнадцатом в «Палас-отеле» помещался штаб Антонова-Овсеенко. При Деникине… контрразведка Добровольческой армии.
Входил командующий в роскошный вестибюль отеля не так агрессивно, как настраивал себя. Военный глаз не обнаружил ничего такого, к чему можно бы придраться. Часовые подтянуты, с завидной выправкой, опрятно и по уставу одеты; штабисты как на подбор, загляденье. Смягчил сердце начальник штаба Конной, встретивший у мраморной лестницы, устланной ковровой дорожкой.
— Начальник штаба Конной армии, Щелоков Николай Кононович, — представился он; честь не отдал — без головного убора.
Пожимая руку, Тухачевский с приятным чувством угадывал в красивом штабисте матерого военного; все вроде бы подсказывало в нем кавалериста: осанка, постав головы с короткой стрижкой и пробором, усы, умопомрачительные, гусарские, и одежда, голубые бриджи и сапоги со шпорами.
— Кавалерия? — спросил он.
Щелоков понял тайный смысл вопроса, ответил, прищелкнув слегка каблуками.
— Никак нет, товарищ командующий. Артиллерист.
— Чин?
— Подполковник.
Обеденная пора дала повод хозяевам пригласить высоких гостей к столу.
Обед удался конникам.
Сервировку и изысканные закуски Тухачевский отнес ко вкусу Щелокова. Приглядываясь, покоренный внешностью, проникал все большей симпатией к нему. Немолод, лет под сорок. Привлекали глаза — темно-темно-синие! В припухлых веках, мягкие, бархатные, они почти не отражали света, обильно падавшего в огромное венецианское окно. Смуглые кисти, узкие, длинные. Руки музыканта. Не играет ли на скрипке? Спросить — неудобно. Как изящно держит бокал! Такими руками только обнимать…
Из хозяев за столом кроме Щелокова — секретарь Реввоенсовета. Неприметный с виду молодой человек, с худым крючконосым лицом; подусники, жесткая темная челка на лоб. Портят все старомодные очки в проволочной оправе. Одна фамилия громкая — Орловский. Сидел, незаметный, серый, как мышь, хохлил костлявые плечи.
Разговор, естественно, вокруг наболевшего — Ростова. О сдаче города, пребывании в нем белых Тухачевский представление имел; сейчас вскрывались какие-то детали, мелкие подробности, что обычно упускают провода.
— Уж не помню, и началось с чего… — пожимал плечами Щелоков, не желая ворошить неприятное. — Вот Орловский… у него память молодая…
— Часовой меня разбудил. Вовсю трещал телефон… — с легкостью вошел в разговор секретарь Реввоенсовета. — Военком начсово Пичугин сообщил… Противник налетом двух полков занял Хопры и Гниловскую… Четыре версты от Ростова!
— Вот-вот, ты же и поднял меня, — закивал Щелоков. — Связался тут же я с помощником командарма-восемь Молкочановым, Тот ни слухом ни духом… По сводке, на фронте все спокойно. Создалось впечатление ложной тревоги. Но разведку свою конную выслали… А сами на всякий случай стали готовиться к свертыванию штаба. Утром уже вернулись разведчики… Противник занял Гниловскую и движется цепями по балке в обход Ростова… Послышалась стрельба, артиллерийская и пулеметная… Белые обстреляли вокзал. Кинули дивизион штабной туда. Вот уж тут мы забегали…
— Словом, труханули… — усмехнулся Пугачев.
— На вокзале как раз стояли вагоны с арестованными трибуналом, — подхватил опять Орловский. — Караульные разбежались, за ними… сами арестованные.
— А что же штаб Восьмой? — спросил Смилга, хмурясь. — Мы все его добивались из Миллерова…