«т. Склянский!
Нужно постановление РВС:
обратить сугубое внимание на явно д о п у щ е н н у ю ошибку с Крымом (вовремя не двинули достаточных сил);
— все усилия на исправление ошибки (события в Германии к р а й н е обостряют вопрос об ускорении добития Деникина);
— в частности, приготовить морские средства (мины, подводки и т. п.) и возможное наступление с Тамани на Крым (помнится, Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич говорил мне о легкости этого).
Ряд точнейших и энергичнейших постановлений РВС об этом н е о б х о д и м н е м е д л е н н о…»
Вошла Фотиева. Стала у локтя. В белой блузке, длинной шерстяной юбке цвета индиго, с оборкой по широкому подолу. Безукоризненный пробор на голове; пышные каштановые волосы взяты узлом на затылке. Ничего лишнего — ни жеста, ни слова, ни улыбки.
— Владимир Ильич, товарищ Гиль с машиной дожидается… Пора. Ваше выступление на съезде рабочих водного транспорта.
— В Малом Харитоньевском? Да, да, помню, конечно… Спасибо. Минуточку…
Дописал:
«Копию мне пришлите.
— Звонит товарищ Мальков… насчет охраны, — Фотиева виновато пожала плечами: что, мол, она может сделать.
— Да что за напасть в самом деле!.. Сколько можно говорить?.. Передайте, не нуждаюсь. Ну, ей-богу, ясно же… если еду я, а за мной марширует целый полк солдат, каждый глупец будет думать… какая-то шишка едет! А если один… как все, то никто не обратит и внимания. А захотят убить… убьют и на печке.
Встал, открыл дверь в «будку». Телефонист — матрос-балтиец; так и не меняет бушлат.
— Добрый день, товарищ Дмитриев. Я уезжаю в Дом съездов Наркомпроса. Будет что важное… разыщите меня. Особенно, если Сталин…
Остановился у стола.
— Пожалуйста, Лидия Александровна. Пусть записку передадут в Реввоенсовет, Склянскому… А лучше всего, разыщите его, где он точно находится, чтобы самокатчика зря не гонять.
Сорвал с вешалки шапку, пальто. Выглянув в окно, вышел.
За окном мартовская слякотная тьма. Мокрый ветер с остервенением бьется в стекла, скулит, просится в человеческое жилье, на огонек. Одиноко, сиро ему; на всей Москве, наверно, в эту глухую полуночную пору не сыскать светлого пятнышка…
Ощутив озноб между лопаток, Каменев отошел от окна, припал к изразцовому кафелю печи, касаясь еще теплого бока ее бритой щекой. На память пришел визит предсовобороны, нежданный, без предупреждения. Свалился в этакую же полуночную пору. Именно с тепла и начал. Так же обхватывал печку. «У военных хорошо топят…» Что, укор? Наверно, укор. Вся Москва промерзла насквозь…
Выключил верхний свет, люстру. Больше ждать некого. Они вдвоем с Лебедевым, начальником штаба, в его главкомовском кабинете. Один на один с директивой правительства. Овладеть Крымом. Баста. Ночной доклад у начальника штаба нынче свернули быстренько; обычно Склянский является попозже, а тут — едва успели выслушать начальника Оперативного управления Шапошникова. Дело у зампреда безотлагательное, срочное. Показывал записку от Ленина.
На стене возникла огромная кудлатая тень от головы Лебедева. Настольная лампа на высокой бронзовой ножке со светлой стеклянной тарелкой абажура освещает только просторный стол да его бровастое, толстоносое, с тяжелыми складками под челюстью лицо.
— Посумерничаем, Пал Палыч… — усаживаясь в свое деревянное кресло с жесткой дерматиновой обивкой, проговорил Каменев. — Думаю, никому уже не взбредет в голову навестить нас. Склянский не вернется, отбыл почивать…
— Предполагаю… с угрозой от Польши связано, — Лебедев кивнул на бумагу, оставленную Склянским, — директиву правительства; шутливый настрой главкома он не поддержал — белые в Крыму не очутились бы в тылу польского фронта…
Каменев пожимает полными плечами; сидит долго молчком, хмурится, продувает краем рта вислый, пушистый, начинающий седеть ус. Другой ус накручивает на палец.
— Думаю, самым легким фронтом гражданской войны… если ему вообще суждено стать активным… будет польский. Тут противник имеет достаточно много признаков внутренней слабости… Даже разложения, я бы сказал.
Уловив во взгляде начальника штаба несогласие, Каменев стряхнул с себя расслабленность, не физическую, а духовную, вызванную окончанием рабочих суток; крупные кисти рук его, отдыхавшие на подлокотниках, произвольно сжимались в кулаки.