— Могут быть и личные мотивы… Но факты, факты! Ревтрибунал Кавказского фронта, надо полагать, разберется.
— Да, судить будут в Ростове. Открытым судом, принародно. Предупредил Троцкого… Только полное признание своей вины! Там весь штаб корпуса во главе с комкором. Докажет обвинитель вину, признают ее подсудимые… Наказать. Строго наказать.
Владимир Ильич хлопнул ладонью по столу:
— Меня что тревожит во всем этом… Известные левацкие загибы самого Троцкого в отношении крестьян, их роли в социалистической революции. Особенно южного крестьянства. И не одного Троцкого! Приверженцы у него есть… А факты, конечно… Для меня, юриста, факты значат все. И вот тут-то карающий меч революции должно воздевать над опальной головой осторожно… Мудрыми руками.
Простились в коридоре, у лифта.
Глава двенадцатая
В Харькове шифровку из Москвы получили той же ночью.
Наутро дежурный по штабу положил ее, расшифрованную, в кабинет командующего. Егоров, выбрит, надушен, выспавшийся после вчерашней бани, с порога еще увидал одиноко белевший бланк на своем очищенном столе. Внутренне напрягаясь, ускорил шаг. О важности бумаги говорит то, что она не в коричневой папке для докладов. Папка на месте, пухлая, с левой руки.
Директива главкома.
Усаживаясь в кресло, Егоров посмеивался над собой — было бы из-за чего волноваться, случалось, на дню по две получал. Беглым взглядом ухватил смысл. Крым, польский участок и фронт внутренний, то есть Махно, Нестор Иваныч. Действующие лица, собственно, те же. Уловил некую тонкость в казенной бумаге, но, откровенно, у него не было желания сию минуту тратить усилия. А как совсем откровенно, в конце коридора, в такой же комнате, пардон, поменьше и поскромнее меблированной (мягкую мебель там расценивают как буржуазную роскошь), сидит человек, большой спец по разбору подобных тонкостей. Правда, он спит; лег, как обычно, рассветным часом, в пять, когда все здоровое человечество досматривает третьи сны. Проснется в десять. А в половине одиннадцатого он, командующий, получит примечания ко всем тонкостям. Малость потерпеть — час с четвертью…
Не помнит Егоров, с чего началось, как он посмел думать в такой манере о члене Реввоенсовета. Обнаружил, когда это вошло уже в привычку. Вот так, по утрам, в одиночестве, покуда тот спит. Весь день и полночи, находясь локоть к локтю с ним, ничего подобного не происходит. Напротив, глаз от него не отрывает, в рот заглядывает. Зато знает, п о ч е м у началось…
По-доброму, молиться Егорову на этого человека. За его невоенного склада спиной, узкой, сутуловатой, он, комфронта, чувствует себя как у Христа за пазухой. Горя ни в чем не знает, рук не окунает в холодную воду. Как об стенку — маломальские замахи людей со Знаменки. Куда ни шло, Знаменка, реввоенсоветовцы да главкомовцы — Кремлю иной раз преподнесет. Без надрыва, голосовых связок не рвет. Его, командующего, взял на руки, как лялечку. Отвел все беды над головой…
Здесь уже, в Харькове, только-только вытеснили Май-Маевского, вселился было с полевым штабом в генеральские апартаменты — в гостиницу «Гранд-отель». Вспоминать горько и стыдно… Победы не радовали! Провал какой-то, депрессия. Похоже, в жижу зловонную окунулся; бражничал с неделю… Встал вот так, нежданно-негаданно, на пороге, руки висели плетьми, ни слова, ни полслова, подождал, пока вымелись собутыльники обоего полу, подошел и опять-таки молчком — по морде… раз, другой… Не помнит щеками боли, а душа доныне печет. Взял за локоть, ввел в роскошную туалетную комнату с мраморной огромной ванной — коня купать — и представил самому себе в зеркале: любуйся. Мать моя! Рожа набрякшая, сивушного цвета, заросшая ржавой щетиной; вдобавок… в исподней бязевой сорочке с оборванной пуговицей, и свежести даже не второй… На такую образину и ладони жалко.
Покуда откисал, отпаривался, как старая овечья шкура, а штаб уже оставил злачные места, с рестораном внизу, с цыганами и прочей жующей, поющей свалкой. Сам же — на другой день — вошел в это здание, Судебных установлений, в этот кабинет, роскошный, но строгий, деловой, будто мать заново родила. Любо-дорого, всё с иголочки…
Многим обязан Сталину — высокой должностью, авторитетом, спокойной деловой обстановкой, воцарившейся в штабе фронта с некоторых пор. Все создано им. Работай с размахом, побеждай, пользуйся славой; ему лично, Сталину, ничего не надо, ни орденов, ни благодарственных приказов. Бескорыстность поразительна. Но это на первый взгляд. Надо ему — и немало. Подчинения! Не внешнего, на словах; говори что хочешь, даже оспаривай, предлагай наилучший вариант, доказывай его превосходство. Слушает, взвешивает; если вариант лучший — поддержит. Ему нужно подчинение в н у т р е н н е е — душой принадлежи.