— А может, в Крым?.. Говорят, у Деникина там прочное положение…
Егоров окончательно опустился на землю.
— И Крым… тоже будет н о в ы й. Не сегодня-завтра. Вы что умеете делать?
— Ничего… — чувственные, без помады, губы ее виновато скривились, изумрудные зеленые глаза увлажнились.
— Ну, может… хоть на машинке? Я помогу вам устроиться.
Егоров не понимал, чего хочет адъютант, делавший у порога знаки. Недовольно скривился — мальчишка ввалился беспардонно. Подумал, взгреет как следует. Случайный взгляд упал на настольные часы… Одиннадцать! Обеспокоенно заерзал в кресле.
— Позвоните мне завтра… А лучше… приходите.
Шагая по коридору, Егоров безжалостно мял директиву главкома.
Сталин стоял у окна. Как обычно, с трубкой. Не отрываясь взглядом от чего-то на улице, спросил:
— Что ви скажете о директиве?
Сегодня они уже виделись — расстались около двух ночи, — поэтому Егоров не счел нужным поздороваться, а приветствие военное у них как-то не прижилось.
— Крым брать нам, Иосиф Виссарионович… Наша боль, грыжа.
Тяжело, криволапо ступая по измызганному деревянному полу, не покрытому ковром, Сталин потащился к двери, развернувшись, прошел к столу. Трубку сосал порожнюю; только что выкурил и выбил золу о подоконник. Потянулся к рассыпанным папиросам у подножия бронзового бюстика Пржевальского. Разминал их, втаптывая табак в теплую еще трубку. Папирос вместилось две; разорванные гильзы он скомкал в свободной руке, не зная, куда бросить.
— «Правительством дана директива…» — усаживаясь, цитирует он ночную шифровку, лежащую на столе. — Почему правительством?.. Польша… противник нэопасный. На мой взгляд, главком тоже такого мнэния… А тревожит Ленина. Что-то он знает. Что? Пока воюют дипломаты.
Никак не может Егоров избавиться от впечатления, оставленного дамой. Глаза и руки… Не выходит из головы жест, проверяющий укладку волос. Представит Петину, начальнику штаба, пусть определит ее на канцелярскую работу. Отвлекся на миг — поймал на себе взгляд члена Реввоенсовета. Ладони невольно легли на колени, не ощущая ворса сукна.
— Главком явно нэ понимает двух вещей, — Сталин выставил два пальца. — Опасности внутреннего фронта… Тех сил, что подорвали тыл Деникина, — украинское кулачье. Второе. Вынужденной необходимости отвлечения части армии на добычу угля для паровозов и восстановление железных дорог и мостов. Все это разрушалось нэ один год и красными и белыми. Иначе сорвутся всэ переброски войск. И в конце концов пострадает фронт. А без использования армии угольную промышленность восстановить нельзя — после владычества Деникина она переживает период партизанщины… как Красная Армия в восемнадцатом. Требуется милитаризация труда в угольной промышленности.
Узел затянут туго, подумал Егоров, почувствовав себя неудобно на жестком стуле. Затянул Сталин. И продолжает, по всему, затягивать. Он, командующий, всячески способствует ему, помогает. Не обойдись на Кавказском фронте, у Ростова, благополучно — голов не сносить бы им обоим.
Началось с телеграммы в Кремль. Сталин опротестовал распоряжение главкома о выделении из состава Укрсовтрудармии частей для подкрепления Кавфронта и просил вызвать его в Москву для объяснения. В Москву его не вызвали. По слухам, дошедшим де Харькова, воспротивился председатель Совобороны:
«…Я против вызова Сталина. Он придирается. Главком прав вполне: сначала надо победить Деникина, потом переходить на мирное положение».
В подтверждение Сталин получил ответ:
«Политбюро не может вызвать Вас сейчас, считая важнейшей и неотложной задачей победить до конца Деникина, для чего надо Вам ускорить подкрепления Кавкфронту изо всех сил».
Перепалка Харькова с Москвой припала на тревожные дни. 20 февраля Ленин прислал телеграмму от себя:
«Положение на Кавказском фронте приобретает все более серьезный характер. По сегодняшней обстановке не исключена возможность потери Ростова и Новочеркасска, а также попытки противника развивать успех далее на север с угрозой Донецкому району. Примите исключительные меры для ускорения перевозок Сорок второй и Латышской дивизии и по усилению их боеспособности. Рассчитываю, что, оценивая общую обстановку, Вы разовьете всю Вашу энергию и достигнете серьезных результатов».
Сталин ответил незамедлительно:
«Мне неясно, почему забота о Кавфронте ложится прежде всего на меня… Забота об укреплении Кавфронта лежит всецело на Реввоенсовете Республики, члены которого, по моим сведениям, вполне здоровы, а не на Сталине, который и так перегружен работой».