— А трудящиеся массы Польши? — спросил Петин, выказывая свою политическую подкованность.
Сталин усмехнулся, ковыряясь мундштуком в усах.
— Рабочий класс Польши, сказать трудно… А крестьянство, мелкая городская буржуазия давно околпачены контрреволюционными верхами. Националистический угар велик. Для них «москаль» был при царе, «москалем» остался и при Советской России. С каждым днем идет к тому… войне быть. С Польшей.
Последние фразы адресовались начальнику штаба; в них звучало откровенное признание его правоты, военного авторитета; можно понимать и как извинение за вчерашний разговор. Егоров видел, как Петин смутился; искал что-то по карманам, не смея глянуть в его, командующего, сторону.
— Конница нам нужна… на предмет вздуть полячков, — говорил Сталин домашним тоном, что случалось с ним редко. — Думенко, вот кто помог бы сейчас нам… Не напрасно ли мы от него отступились, а, Александр Ильич?
Только Сталин может так ошарашивать. Петин вон вспотел весь от добрых слов, пришел черед и его, Егорова.
— Почему отступились?.. Мы все сделали с вами, что могли, Иосиф Виссарионович. Вы трясли Кавказский Реввоенсовет… Я Каменеву надоедал: просил, убеждал… Без сильной конницы с Польшей нам не справиться скоро. Тоже требовал, как и вы, от имени фронта на поруки Думенко.
— Месяц почти прошел… — вступился несмело за командующего Петин, будучи в курсе всех телеграфных перипетий, связанных с незадачливой судьбой арестованного где-то под Ростовом знаменитого конника. — Не будь чего серьезного… давно бы разобрались и отпустили.
Егоров недовольно покосился на непрошеного защитника. Сказал, будто оправдывался:
— Там Конная армия… Буденный с Ворошиловым… Уж им ли не знать Думенко? Вникнут, подадут свой голос…
Сталин пыхтел трубкой, втаптывая большим желтым пальцем жар. Взял фуражку с колена, надел на черную копну волос. Вышел, не проронив слова.
Среди ночи дежурный по штабу поднял с постели командующего. На проводе — Москва.
— У телефона Лебедев. Здравствуй, Александр Ильич. Два слова о сроках овладения Крымом. Сегодня Тухачевский занял Екатеринодар. По его докладу, под Екатеринодаром взято в плен больше двадцати тысяч солдат и двух тысяч офицеров. С начала операции его штаб зарегистрировал пленных офицеров — две с половиной тысячи, солдат — шестьдесят семь тысяч, замороженных — до пяти тысяч человек. В начале операции имелось на учете около семидесяти пяти тысяч бойцов противника. В связи с приведенными им цифрами Тухачевский полагает, что армия Деникина совершенно уничтожена и почти поголовно взята в плен. Точность цифр сомнительна, но главком с Тухачевским согласен и просил передать тебе: ввиду того что в Крым будут эвакуированы лишь незначительные остатки Добровольческой армии, он не настаивает на том, чтобы операция на крымском направлении началась в последних числах марта, и согласен с твоими сроками. Главное внимание уделите польскому участку.
— Благодарю. Будем планировать на десятое — пятнадцатое апреля. Когда Тухачевский думает очистить Тамань и взять Новороссийск?
— Срок взятия Новороссийска намечается им между двадцатым и двадцать пятым марта. Мы с Каменевым считаем эти сроки вполне вероятными. Затем Кавказский фронт перейдет к овладению Грозненским районом и закончит операции к апрелю. Характер действия фронта против Грузии и Азербайджана определит правительство. Независимо от этого главком намерен усилить польский фронт за счет Кавказского. К переброске намечены три стрелковых и три кавалерийских дивизии.
— Я так понимаю главкома, что и теперь не получу для крымской операции частей с Кавказского фронта?
— Совершенно верно. Те части, которые главком планирует перебросить тебе с кавказского фронта, заменят в махновском районе Пятьдесят вторую дивизию, которая должна следовать на Запфронт к Гомелю. Тухачевский сообщил, что за два дня до взятия Екатеринодара там умер от тифа твой давний знакомец, казачий генерал Мамантов. Все. Спокойной ночи.
— Всего лучшего.
Так распояской, с заспанной физиономией командующий фронтом едва не бегом направился в конец коридора, в кабинет Сталина…
Глава тринадцатая
Всю ночь бушевала гроза. В каменных городских дебрях удары грома дробились, рассыпаясь с удесятеренной силой по тесным улочкам и дворам. Дождь не скоротечный, как обычно при грозах, — затяжной, с вечера до рассвета лил как из ведра. В низких местах по колено скапливалась вода; мутные потоки с остервенением, пенясь и прыгая на ухабах, мчались по булыжным съездам в реку. Гроза очищала залежалое в зимней спячке небо, возвращая ему первозданные весенние краски и запахи, а дождь смывал городские нечистоты, скопившиеся за зиму на задворках.