Небо раскалывалось на куски; иссиня-черные глыбы его обрушивались на жестяные и черепичные крыши, трясли стекла, рвали ставни, голые деревья, раскачивали уличные фонари. Обжигающие жгуты молний змеиными брачными клубками катались по небесной тверди, проваливаясь куда-то за Дон.
Утром, в освеженной, очищенной от туч сини встало над мокрыми еще крышами удивительно нежное теплое солнце. Тухачевский, отдернув тяжелую бархатную штору, застыл, пораженный дивом. Оранжевый диск золотым старинным щитом повис над острой оцинкованной кровлей соседнего здания. Вот, рукой потянись — достанешь; больные глаза его, еще больше припухлые ото сна, спокойно глядели, не моргая.
Необычайная душевная легкость, возникшая в нем несколько дней назад, после долгого, как бывало в детстве, сна слилась с ощущением физического полновесного отдыха. Выспался наконец! Не помешала и гроза. Не помнит, когда и просыпался после восхода солнца. Побежал босиком через всю спальню к креслу, где развешана одежда. Одеваясь, напевал под нос веселый мотивчик, испытывая каждой жилкой налитое здоровое тело. Даже злосчастная микстура в коричневом флаконе на ночном столике не омрачила. Нынче долго брился, массировал подушечками пальцев сиреневые мешки под глазами. Молод, силен, красив, если б не эта нелепая болезнь…
Росло в Тухачевском собственное «я» бурно, взрывами. Не по дням, а по часам подымался авторитет самого юного комфронта в Республике. Именно ему привелось поставить последнюю точку в гражданской войне. Победа головокружительная. Красивой голове, с короткой модной прической на пробор, легко закружиться, он понимал это и всячески сопротивлялся сам себе, гнал назойливые мысли. Вчера подлил масла в огонь главком по прямому проводу. С разгромом генерала Деникина боевые действия могут не свернуться: тревожно на западной границе. Приготовься, мол, не исключено, понадобишься. Не генерал… маршал! Что ж, он, поручик, готов сразиться и с маршалом Пилсудским.
Народу нынче к нему собралось порядком. Первым отпустил Любимова, своего недавнего начальника штаба, — недели две и побыл в той роли; сейчас, с назначением на совмещенную должность командующего и начштаба Кавказской армии труда, отбывает на Северный Кавказ, в район Грозного и Майкопа, к месту службы. Едут вместе с Орджоникидзе; у этого и вовсе душа рвется поближе к своим родным краям.
— Григорий Константинович, ты что, не останешься на полчаса? Разговор о переброске Конной на запад… Дело не из легких. Твои подопечные. Хоть бы осаживал мой пыл, — Тухачевский посмеивался, зная пристрастие члена Реввоенсовета к конникам, из-за которых они немало поломали копий меж собой.
— Да пара часов есть… — Орджоникидзе вынул из нагрудного кармана часы; не глянув на циферблат, опустил обратно. — Хотел в Донисполком заскочить, к Знаменскому, новому преду… С Ворошиловым да Буденным поговорю в Майкопе. А, ладно! Полчаса. Постою за них. А то ты, как всегда, навалишься… А, между нами, жаль с Конной расставаться. Утешает одно… возвращаются к Сталину и Егорову. Ждут они ее там, нэ дождутся. Им осаживать разгневанного маршалка.
Тухачевский кивнул Пугачеву, занявшему со своими картами и бумагами весь приставной стол: приглашай, мол, следующих. Слова Орджоникидзе задели. Не подозревал, что и сам уже прикипел сердцем к Конной, привык давать ей распоряжения в приказах. А сознаться, она немало способствовала в его возросшем авторитете. Немало и повоевали вместе. А в чем преимущество Егорова со Сталиным перед ним? Ну, подписали в свое время приказ о сформировании Конной армии. Что с того? Конные дивизии уже были! Созданные другими…
— Дело еще долгое… — сказал он, заметно утратив веселое расположение духа. — Пока подготовим к отправке одну дивизию, головную… А Майкоп брать-то Конной. И Туапсе.
— По слухам… в Майкопе уже зеленые, — неуверенно сказал Орджоникидзе. — Ворошилов тоже сейчас сообщил.
Вошли конники. Ворошилов, как всегда, впереди; ступил напористо, будто навстречу ветру; за ним, в шаге, командарм. Разные лицом, несхожие складом характера, но одинаковые телом — низкорослые, кряжистые, крепыши. Что-то между ними уравнялось. На лацкане френча члена Реввоенсовета поблескивал новенький знак. За ростовские бои. Он, Тухачевский, подписывал представление. У Буденного уже был орден. Ну да, именно у р а в н я л о с ь. Только теперь догадался Тухачевский, что Ворошилов до награждения выгодно отличался от своего неразлучного спутника и, кажется, излишне бравировал: работает, мол, не за награды, ради идеи революции.