— А соседи? Утром мы с Седьмой дивизией говорили… С Быченцами. Начдив Бахтин ни слухом ни духом. Не знаем, как у Мартусевича… Тут же где-то и червонные казаки…
— Вестовых разослал, Иероним Петрович. И в Быченец, и к Примакову. Червонцы где-то в Волчьих Ямах вчера стояли. Разъезд их наезжал. Это рядом с Гончаровкой. Могут и столкнуться. К утру вернутся вестовые. Будем знать…
— До утра — ого!
Орджоникидзе ткнул трубкой за спину, на закат. Солнце уже укрылось за лес; пылал огромный кострище, в полнеба. А за речкой Неруссой, на востоке, копилась глубокая, тревожащая синь…
Усталость брала к полуночи.
Ныли плечи, гудели ноги, веки набрякали режущей тяжестью. Стаскивал захлюстанную шинель, вывоженные в грязюке, расквашенные сапоги; пропотевшее, прокуренное верхнее совал под голову. Падал в постель — редко на кровать, чаще на пол, на тюфяк или свой же полушубок, — засыпал как убитый. Просыпался, казалось, тут же, еще за оконцами темно. Можно бы и поспать — хоть глаза выколи. Чувствовал, тело успевало отдохнуть, наливалось звонкой силой…
Оставался какое-то время один на один с собой. Вот тут и наваливались думы. Лезли в освеженную голову, цепко хватались. Что с вечера вызывало сомнения, виделось досадной мелочью, сейчас обретало иное лицо, выявлялась значимость. Бегущий красноармеец, без винтовки, с перекошенным лицом, выбеленными от страха глазами; увидал плотные, стройные, четко шагающие цепи деникинцев с выставленными штыками, напоролся на него грохочущий танк, железное чудище. Дурной вопль леденит душу соседу, в таком же окопчике, в колено. Редко кто не швырнет в бурьяны винтовку и не кинется зайцем вслед. На лесном проселке, где-нибудь в балке, наткнешься на обросшего бродягу в расхристанной шинели, без пояса, утыканного колючкой, как паршивая овца; в глазах, мутных, с расплывшимися зрачками, дикая бирючья тоска…
Нет, не страх гонит человека, заставляет бросать оружие и подаваться в леса. Н е в е ж е с т в о. Страх — чувство подвластное; человек знает, что он смертен, к смерти готовится; страшит смерть безвременная, бессмысленная. Ради ч е г о умереть? За ч т о отдать жизнь? Десятки, сотни тысяч молодых крестьян, призванных в армию, не знают ответа на эти вопросы. Вот в чем причина дезертирства.
Угрожающи цифры дезертиров. Бедствие по южным армиям. Все лето возрастали, ползли вверх. Отступая, войска таяли; меньше гибло в боях, больше дезертировало. Крестьянские пополнения волнами накатывались и опадали; материальные затраты, связанные с формированиями, подтачивали и без того скудные ресурсы Республики…
Скрипнул деревянный топчан. Прислушался. Посапывает командарм; спит он на кровати — уступил ему. Вдвоем они в горенке, в крайней хате возле моста. Не рискнули оставлять село Абратеево и катить за Неруссу. Допоздна объезжали части Саблина, укрепившиеся в близлежащих деревнях Рублино, Лукино, Бородино, Лысое, Любенское; наутро изготовились наступать на уездный город Дмитровск. Как обойдется? Дроздовцы в самом деле подтянули подкрепления. Готовятся тоже к удару. О таинственной части за Неруссой, видимо, не разведали; Саблину велели разбудить, в случае чего…
Собирал в сельской школе свое пополнение. Кадровые рабочие, по десятку лет и более за станками, у слесарных верстаков; члены партии и сочувствующие. Рабочий класс чистейшей алой крови. Побеседовать приятно. И молодые, и в возрасте; есть под сорок. Никто из них не воевал, но винтовку знают: прошли на заводах и фабриках учебу самообороны. Расписали с военкомбригом по ротам, батареям и эскадронам. Свою обязанность постигли — влезть в каждую крестьянскую душу, высветлить сознание…
Давно среди политработников вынашивалась идея — ввести в армии должность политрука, в малую часть — батарею, эскадрон и роту. Великое подспорье военкомам. Это же — тысячи! Рабочих-партийцев, сознательных, политически грамотных. Пронижут всю толщу красноармейской массы. Вчера Реввоенсовет Республики такой приказ издал.
Крестьянин. Крестьянская душа… Камень преткновения! На чьей стороне крестьянин окажется? Этот вопрос занимал умы всех… С колебаниями, раздумьями, среднее крестьянство все-таки повернуло на сторону Советской власти. Рассудок, который ведет его к союзу с рабочими, утверждает Ильич, победил предрассудок, который вел его за кулачьем, за эсерами. Испытав на собственной шкуре режим Деникина — порки, грабежи, возвращение помещиков, мобилизации, — крестьянин-середняк на практике сделал выбор в пользу союза с рабочим классом. В самом деле, каждый день видишь своими глазами: дезертирство крестьян падает, многие дезертиры возвращаются; крестьяне укрываются от деникинских мобилизаций, Красную Армию встречают как освободительницу, помогают всем. Ильич тысячу раз прав, заявляя, что союз рабочих и крестьян единственно непобедимый против капиталистов. А чтобы на деле победа из возможности стала действительностью, необходимо укрепить крестьянскую армию рабочими, наладить в низах политработу, навести порядок в штабах…