— Мне докладывал Зорин без намеков, — недовольно перебил Орджоникидзе. — Отношение к делу Пархоменко самое серьезное. Суд спросит по закону военного времени.
— Утешили, Григорий Константинович… — Ворошилов не ожидал от него резкой перемены. — А может, во ВЦИК написать? Поручиться за Пархоменко и Кривенко… просить отпустить до суда. Нам, Ревсовету Конной, отказали в ходатайстве.
— Я знаю. У меня был ваш ходатай, Орловский. Зорин ему показал отказ ходатайству Реввоенсовета Юго-Западного фронта, Сталина и Егорова, передать в их распоряжение арестованного Думенко.
— Чтобы смягчить нам ответ!..
— Опять горячишься, Климент Ефремович. У Пархоменко немало ходатаев, нэ думай. О судьбе его обеспокоен и Сталин, так же как о судьбе Думенко. Кстати, Реввоенсовет Юго-Западного фронта наградил Пархоменко за прошлые заслуги, в формировании Конной, Красным Знаменем, орденом. Слыхал?
Ворошилов пожал плечами.
— Вот, видишь… вовремя, — Орджоникидзе едва улыбнулся — понимал, что довод для ревтрибунала в пользу подсудимого слишком слаб. — Я обещаю помочь… Мы вот с Михаилом Николаевичем вмешаемся…
Тухачевский, хмурясь, положил ладонь на стол:
— Ладно. Завтра суд… посмотрим. Езжайте на фронт. Послезавтра, не позже, жду от вас сообщений… из Майкопа. И Туапсе за вами.
Попрощавшись, они с Орджоникидзе вышли, оставив конников в распоряжении начальника штаба.
В свой тыловой штаб командование Конной ввалилось ранним утром. Десять дней, как не были в Ростове. Время немалое. Дела вот… аховые. Не на всем Кавказском фронте. Позавчера пехота захватила Новороссийск, а Конная все топчется возле Майкопа. Нынче 29 марта — завтра срок взятия Туапсе. Не таким уж хрупким орешком оказалась задача…
Командарм тут же поднялся наверх, в свою квартиру, к жене. Ему, Ворошилову, идти некуда — Екатерина Давыдовна с политотдельцами при частях. Редко видятся. Встречаются случайно, в дорогах. Да и квартиры-то нет, как у людей; вещи его личные — в ободранном чемодане — постоянно при нем, в поезде либо в тачанке. А жена таскает свои за собой.
Начальника штаба, Щелокова, подымать с постели не стал. Возле подогретого чайника уселись с Орловским, своим давним помощником, выполняющим обязанности секретаря Реввоенсовета.
— Ну, что тут, выкладывай.
В накинутом на худые плечи френче, секретарь еще не пришел в себя ото сна. Протирая очки в железной оправе, близоруко вглядывался в лицо члена Реввоенсовета; по голосу определил дурное настроение. Догадался, о чем его спрашивают.
— Отбыл он тут же, как выпустили… Сокрушался, хотел повидать вас…
— Ну, а суд, суд?.. — Ворошилов ожесточенно дул в блюдце. Горячие брызги обжигали крепкие, багровые от стужи щеки; он морщился, прикрывал веки, защищая глаза.
Орловский надел на крючковатый нос очки — увидал разгневанное лицо. Засуетился, влезая в рукава френча, застегнулся на все пуговицы.
— Суд, Климент Ефремович, как суд… Мало приятного. Публика из «бывших», собралась для удовольствия… Позубоскалить.
— Открытый?
— Да. Устроили праздник… Полотнища у дверей красные. Толпа валила, знаете… Я предупредил Пархоменко, как вы велели, говорить искренне, без обычного лукавого задора.
— А он?..
— Он! Сперва держался, потом начал подсмеиваться… Там трудно удержаться, Климент Ефремович. Обвинитель… бывший присяжный поверенный, Гилярсон. Метал громы и молнии…
— Зорин подостойнее не нашел обвинителя для красного командира?
— Все свалил на «забывшего долг и совесть пьяного коменданта города».
— А ты-то сам, защитник, что?..
— Я нарисовал революционные заслуги Пархоменко, — Орловский самолюбиво кусал губу, пытаясь прищемить аккуратные усики. — Отделил то, в чем виноват, от того, что приписывают…
— Но приговор-то… к расстрелу! Позор! Судит кто?! А в зале?! — Ворошилов откинул порожнее блюдце; взяв себя в руки, спросил: — А вел хоть как он себя… после приговора?
— Усмехался… Когда прощались, сказал: «Ну это лучше, чем в тюрьму, кормить клопов». Заявление о смягчении подать отказался. Этой те ночью я телеграфировал Сталину и Орджоникидзе.
Под напором ходатаев фронтовой ревтрибунал отступил от своего приговора; под честное слово, до официального помилования ВЦИКом, Пархоменко был выпущен из Багатьяновской тюрьмы. Он, Ворошилов, по телеграфу отказал ему в приезде в Майкоп, в полевой штаб, направил на Украину, в места дислокации Конной — под защиту Реввоенсовета Юго-Западного фронта. Мало ли как глянется в Москве…