— А Москва молчит?
— Молчит пока, Климент Ефремович.
Завтракал Ворошилов у Буденных. Надя, выздоровевшая от раны, с вернувшимся румянцем, хлопотала за столом. Старалась вывести «залетных птиц» на разговор, вызнать, что делается на фронте, в частях. Оба они сидели кислые, не отрывали глаз от тарелок. Гость еще так-сяк, отвечал односложно, а свой — туча тучей. Обдувал усы, обмоченные в ложке, изредка бросал на нее сердитый взгляд.
— Что там осталось от Деникина? — наступала она. — Новороссийск взяли! Газеты все полны сообщениями…
— А Туапсе?.. — Ворошилов, отогретый наваристым донским борщом, отодвинул пустую тарелку.
— На гриве не удержался, а на хвосте и подавно.
— Представь, увязли. В горах…
Надя подала жаркое — картошку со свининой. Сменив блюдо, сменила и разговор:
— Подумать! Другой месяц… под замком, клопов кормит. Борис Макеевич… Без руки, считай, без легкого… Кровью чхает! Нашли преступника… Пьяница, мародер… Господи! Нам-то его не знать! Взялись бы дружно, стукнули кулаком где следует…
— Надежда, ну ты как маленькая… — скривился Буденный, протягивая руку к резному хрустальному графинчику. — Ну кто мы такие… стукнуть кулаком? На ревтрибунал?!
— Пархоменко же вызволили. После приговора. Расстрел — не что-нибудь…
— Мы, что ли?
— А кто ж? И вы. Цельными сутками на проводах сидели. Добивайтесь высокого начальства в Москве. А кто за него вступится? Один-одинешенек, никому не нужный теперь… А бывало?.. Ты сам шалел, кидался вслед за ним с шашкой… Забыл?
— Надя, обещаю… Выпадет свободная минута — заскочим в тюрьму, — Ворошилов поднялся, искал по карманам папиросы. — А потом, откуда ты взяла, что Думенко одинокий? За него бьются Сталин с Егоровым… Слыхал, Донисполком. Новый председатель, Знаменский. Ты знаешь его, Семен Михайлович.
— Да так… — Буденный дернул плечом, тоже отваливаясь от стола. — Видал раза два, под Царицыном, прошлой осенью. В Десятой еще. Он прибыл членом Ревсовета. А я как раз уходил на Мамантова…
— Вот-вот, чужие люди… А вы?! — Надя разошлась всерьез. — Бедная женщина Ася… Тяжелая, на седьмом месяце, с опухшими ногами днями цельными выстаивает под окнами тюрьмы… А Конная узнает? Думаете, люди его забыли?
Проходя вниз, на политотдельскую половину, Ворошилов накалялся. Резанули слова о Конной. Понимал, 4-я Думенко помнит… да и 6-я, особенно командиры из старого состава. И что? Ну, узнают… Ерунду мелет баба. Вспомнив о своей жене, он подумал, что та поддержала бы Надю. А что Думенко? Кто он ему? С Буденным их связывает немало: и служба, и личные отношения… А его, Ворошилова? Только служебные. Вояка Думенко, громко воевал; благодарил в Царицыне, награждал… Заслуженно награждал. А как человека… недолюбливал. Дерзок, не сдержан на язык, сумбурный и вообще недалекий… Выдвигал и назначал на высокие посты… Даже хотел сымать. В ту пору некем было заменить…
В общей комнате Реввоенсовета один человек… Щаденко. Ворошилов даже ногу придержал у порога. Привык видеть постоянно только секретаря.
— А где… Орловский?
Ничего глупее не подвернулось на язык. Преодолевая внутреннее смущение, похожее на угрызение совести, замешкался у вешалки, у своей шинели; лазил по карманам, а что искал — самому неведомо.
— Приветствую тебя, Ефим…
Получилось ненатурально, игриво. Чувствовал, краснеет, как мальчишка; подходил, готовый протянуть руку. Остудил взгляд начальника упраформа и третьего члена Реввоенсовета — тяжелый, насупленный. Обиделся, ничего не понял донецкий хохол. Немало связано с этим человеком — и съедено вместе, и истоптано одних дорог; пожалуй, ближе друг, нежели просто соратник. Связь та с 18-го еще, с Царицына, крепкая. Но дружба дружбой, а служба службой…
Руки не подал. Присел у торца стола; недовольный на свое мимолетное малодушие, с горечью в голосе произнес:
— На себя дуйся, Ефим Афанасьевич… А, да что говорить!..
Говорить, в самом деле, не о чем. Высказано все в прошлый приезд. Бил наотмашь, обвинив в самом тяжком — безделье. Как член Реввоенсовета, Щаденко досиживал, пожалуй, последние часы — судьба его решалась в самых верхах, на Знаменке. А дал разгон Орджоникидзе, в те дни еще, когда Конная задыхалась под Егорлыками. Начальника политотдела Суглицкого, человека безынициативного, равнодушного, выгнал тут же.