— Я и не напрашиваюсь…
Разминал Ворошилов асмоловскую папиросу, косился — над чем так старательно тужится? Не утерпел:
— Кому бумагу сочиняешь?
Дрогнуло что-то в насупленном остроскулом лице Щаденко: почуял в голосе Ворошилова прежние добрые нотки.
— И ты сочинишь такую бумагу… Следователь ревтрибунальский другой день вас с Буденным дожидается. В Майкоп хотел ехать…
— А что, пускай бы проветрился…
Удержался Ворошилов, не спросил — подумал на Пархоменко; сердце зашлось: опять особисты чего-то доискиваются. Удачно, отправил его долой с глаз, пусть ищут по всей Украине.
— Не по Пархоменке, не бледней… Выше бери. По Думенке.
Свалился с души камень.
— А чего Думенко?.. Что надо им от Реввоенсовета Конной?
— Свидетельские показания. Как-никак сослуживцы… вместе начинали…
— И начинали… И что? — Ворошилову не понравился тон Щаденко; глянул — усмешки нет. — Мы Думенко уж год как не видим. У него своя жизнь, своя дорога… А за восемнадцатый-девятнадцатый почему не сказать? Скажем.
Озадаченно застучали короткие крепкие пальцы по подлокотнику деревянного кресла. Чертова баба, накаркала. Подашь сам голос, не подашь — заставят. Странно, кому взбрело в голову Реввоенсовет Конной взять в свидетели? Явно — подвох. Хотят Конную связать по рукам и ногам. Да-да, Смилга, член Реввоенсовета фронта, он закоперщик всех бед Конной… Думенко обвиняют не в пьянстве, не в драке по пьяному делу, не в превышении власти… И за такое дают вышку. Контрреволюция тут… Заговор! Протянул руку Деникину. Убийство военкома корпуса. Де-ела-а, черт возьми!
— Буденный спустился с верхов?
— Что? — не понял Ворошилов.
Да, Буденный! Именно со Щаденко они трясли командарма, когда пришло официальное известие об аресте комкора Думенко. Гостил тот у Буденных в Ростове на рождественские праздники, помнит, сутки-двое, числа 10—12-го. Привозил еще какое-то знамя для 4-й… подарок. Из Новочеркасска приезжали с Шевкоплясом, бывшим командующим Гашунским участком фронта, потом начдивом… Разговор вели с Буденным о каких-то тучах… Об этих самых тучах и добивались они у командарма. Буденный понимал под «тучами» «вражью хмару», белых, скопившихся тогда за Доном. Действительно хмара! Все собрались. Конная почувствовала на своей шкуре. В январе под Батайском и Ольгинской, в батайских топях, гибли, а потом, в феврале, задыхались в устье Маныча…
Вошел командарм: с ним — какой-то неизвестный молодой человек в военном френче и крагах.
— Климент Ефремович… вот… — Буденный смущенно разводил руками, указывая на посетителя. — Про Думенку вызнаёт… Ну что я могу сказать?.. Ну, воевали с ним…
— Товарищ Ворошилов, я из Ревтрибунала Кавказского фронта, военный следователь Фиолетов. Щаденко и Буденный свидетельские показания по делу Думенко уже дали. Необходимо получить и от вас… Ответьте, пожалуйста, на ряд вопросов. Куда мы можем уединиться?
— Показания я дам. Не сейчас. Некогда нам. Получите через секретаря.
К «Палас-отелю» Ворошилов с Буденным подкатили на тачанке. Тут-то и пешком можно; подняться по Таганрогскому на взгорок, сажен триста до Садовой. Зазорно вроде, начальство немалое, к тому же не куда-нибудь — в штаб фронта. Вопросов к командующему два; немаловажные вопросы, даже жизненно важные, от решения их зависит судьба армии. Один особенно — способ переброски частей на Украину. Говорено много. Каменева оказалось непросто убедить, что походным порядком двигаться во всех отношениях выгоднее. Уперся главком всеми четырьмя: на колеса! Второй вопрос попроще. Отменить приказ о взятии Конной Туапсе; завтрашний день — дело нереальное. Пусть лезет по тесным проходам в горах пехота. Куда же коннице!
Подымаясь по мраморной лестнице, устланной ковровой дорожкой, Ворошилов тешил себя, что с Туапсе они уладят без помех. Переброска армии холодила сердце. Взглядом выспрашивал у Буденного, тоже насупленного и настороженного, что их ждет. В ответ тот вскидывал густющие брови: знать бы… Готовились к худшему; не угасло еще желание укатить в Москву, добиться главкома.
Принял начальник штаба фронта Пугачев. Пожимая руки, извинялся:
— Командующий просит прощения… Горящее дело. Через час главком ждет его на проводе. Сегодня в Москве начался Девятый съезд партии, для Ульянова-Ленина потребовались дополнительные сведения о наших с вами успехах.
— Какие, в чертях, успехи, Пугачев! — с места в карьер взял Ворошилов, недолюбливавший нового начальника штаба, как человека, оставшегося от снятого комфронта Шорина. — Туапсе мы завтра не возьмем! Заявляю вам категорично…