— А вы, господин военный министр, чего же остались? — шутливо обратился Сидорин к взгрустнувшему начальнику штаба; Деникин назначил Кельчевского военным министром в последнее теперь уж при своей особе правительство под председательством выжившего из ума Мельникова.
— А что прикажете мне там делать? Взводу старцев согбенных командовать «В ружье»… разве.
— И то дело!
Посмеялись от души.
«Форд» с донскими флажками свернул влево, на главную улицу Новороссийска, Серебряковскую. Лавируя между подводами и прыгая по паршивой булыжной мостовой, гребся в гору. Выехали на просторную площадь, обнесенную колючей проволокой; стоят орудия, лафеты, всюду разбросаны зарядные ящики. Посредине — виселица: по двое на одной веревке через перекладину.
— Оригинальный способ повешения… — горько усмехнулся Кельчевский. — Не находите, ваше превосходительство?
Сидорин тупо кивнул.
— Работка здешней добровольческой контрразведки, — подхватил Бедин налегке, не утрачивая даже на миг мажорного настроя. — Новое изобретение… чтоб, значит, друг дружку давили… Из Станички, окраины, сюда привозят и вешают. Торговая площадь, самый пуп Новороссийска…
— Там бы и вешали, на окраине… — недовольно буркнул Сидорин.
— Варварство какое… А громче всех вопят об ужасах чрезвычаек, — Кельчевский полез в карман за папиросами.
Нарочно будто автомобиль застрял между возами. Миша Хотин и Бедин выскочили помогать юнкерам-атаманцам расчищать дорогу. Генералы, отвернувшись от виселицы, поневоле уперлись взглядами в двухэтажное здание гостиницы «Европа»; внимание привлекла внушительная по размеру витрина, приколоченная между окнами первого этажа. Броская надпись — «Черноморский Осваг». Осваг — известное по всей Доброволии Осведомительное агентство Особого Совещания при Главнокомандующем Вооруженными Силами на Юге России; ведало оно пропагандой в армии и на занятых территориях, собирало информацию о настроении населения, занималось разведкой и контрразведкой.
Стекла в витрине разбиты, но сохранилась карта с прилипшим к Черноморскому побережью красным шнурком, обозначающим линию фронта; висели и плакаты: Московский Кремль, освещенный зарей, Русский витязь на коне; Троцкий в лике черта… Менялись плакаты недавно, судя по карте. Сидорин искал себя. Нет, наверно, в какой-то другой витрине…
— Все это напоминает мне лубки старых добрых времен… — печально усмехнулся Кельчевский. — «Смерть пьяницы», «Водка есть кровь сатаны»… Помните?
Бедин, разгоряченный — поработал кулаками, — влез в автомобиль, увидев, чем заинтересованы генералы, живо объяснил:
— Вчера все съехали… Я к ним тут повадился за спиртом… Они его прямо из Абрау-Дюрсо получали, сукины коты. Рассказывали, ворвался до них как-то Пуришкевич… тот самый… депутат Думы… лысый, борода развевается… «Это какая газета? — кричит. — Суворинская?..» Они ему, нет, мол… «Так я и знал, что жидовская!» И вон за порог… Вот умора! А давеча похоронили старика… Сам видел: гроб из голых досок, некрашеный, и лошаденка какая-то тощая, совсем дохлая…
Вырвались наконец из коловерти. Свернули налево у собора, покатили по Вельяминовской вниз. Уперлись в английскую заставу. «Томми» — солдаты — рослые, чисто выбритые, в хаки и зеленых обмотках, с примкнутыми штыками к короткоствольным винтовкам системы Ли-Энфильда. Офицеры — в защитных куртках, белых воротничках и галстуках; слева на поясах — длинные кортики.
Придирчиво, долго вертели документы. Не стесняясь, сличали карточки с подлинником. Шикарный «форд» с донскими пестрыми флажками, важные персоны на заднем сиденье и внушительная конная охрана — не брались на веру.
— Педанты все-таки эти англичане…
— На том и стоит Британская империя, господин Кельчевский, — ответил по-русски с издевкой начальник караула, сухой, как вербовый стояк в ограде, возвращая ему удостоверение. На прощанье приложил два пальца к берету.
— Ишь, гнида дохлая!.. — возмутился запоздало Бедин, заметив на тонком красивом лице генерала смущение.
У вагона Деникина, слава богу, препятствий не чинили. Доложить главнокомандующему успели; предупрежденный, Деникин застегнул корниловский мундир, но из кресла не поднялся навстречу.
— Обстановка трагическая, — заговорил он после взаимных приветствий, вяло и равнодушно. — Красные у Абрау-Дюрсо. Части отходят без боев. Катастрофа, господа… Впрочем, до вечера четырнадцатого город удержим. Сейчас надо заботиться только об офицерах и тех, кому угрожает наибольшая опасность от большевиков. Раненых и больных придется оставить. Сколько у вас в Донской таковых?