— Не хотели воевать! К… матери теперь!
— А под Луганском… забыл?! А под Касторной?!
— Пш-ше-о-ол!
— Да разве не вместе сражались? Не одну, что ли, кровь проливали?..
— Ос-сади-и!
— Продают, станичники-и!..
— К… матери!
Сидорин, обезноженный и потерявший голос, совал в нос матерому полковнику бумажку — приказ главнокомандующего грузиться на «Николая», сипел распухшим горлом, а слова не вылетали. Марковец не лыком шит, не дрогнул перед генерал-лейтенантскими погонами; в ответ он тряс тоже такой же бумажкой, подкрепляя ее содержание отборнейшим матом.
Удачно подоспел генерал Хольман с английскими солдатами. «Томми» живо разъединили казаков и марковцев, уже засучивавших рукава, встали стенкой между ними. Англичанин оказался практичным: велел грузить десятками — пополам.
— Сейчас подойдут четыре наших миноносца под донские части, — успокоил он казачьего командующего. — Адмирал Сеймур согласился. Но с условием… корабли военные… казаков будем разоружать полностью. Договорился я и с главкомом. За частями… на Геленджик… не позже чем через три дня из Феодосии будут высланы суда. На нефтяной пристани уже грузят штаб вашей армии на «Цесаревич Георгий». Там же… Донской атаман.
— За этого я не беспокоюсь…
Хольман понимающе подмигнул.
— Вас лично, ваших офицеров и конвой подберет авиаматка «Пегас». Во-он стоит.
Погрузка на «Николая» закончилась. Марковцы вместились все, часть донцов осталась.
Сразу к трем пристаням, РОПИТа, «Стандарта» и Эстакадной, черными утюгами подсунули узкие британские миноносцы. Оцепление из казаков и «джонни» оттеснило беснующуюся толпу, выдавило ее за проволочные заграждения. Офицеры выводят строем свои части. Уже без лошадей и без седел.
Сплошной лентой казаки взбираются по трапам.
Хольман церемонно попрощался с донским командованием.
— А вы, генерал, скоро в Англию? — спросил Кельчевский, пожимая мясистую холодную руку англичанина.
— Я остаюсь с генералом Деникиным до Москвы. — Козырнув, пошел прочь.
Сидорин ошарашенно глянул сквозь пенсне на Кельчевского:
— Он что, альбион… свихнулся за эти три дня?
— Скорее, это и есть тот самый английский юмор…
Впервые, кажется, в Новороссийске генералы нормально посмотрели друг на друга. Вздохнули облегченно, понимающе усмехнулись, как люди, сбросившие с плеч непомерно тяжелый груз.
Отошли в сторонку, на свободный пятачок у швартового пенькового каната, закурили. Молча наблюдали за погрузкой, как чужие, будто их это и не касалось. Хозяйничали у трапов английские офицеры флота, в черных длинных плащах и черных фуражках с парусиновым белым верхом-чехлом. Брезгливо кривя бритые губы, поглядывали на измазанные во влажном цементе сапоги казаков.
У трапов «джонни» разоружают рядовых. Растут горы шашек и винтовок. Брошенные лошади мечутся косяками, пытаясь прорваться вслед за хозяевами, мешают погрузке. Иные казаки, плача, пристреливают своих коней. Бросают седла и оружие со стонами отчаяния, остервенения.
— Все пропадом!.. К… матери!
Сапоги у всех по щиколотки в цементе, в цементной пыли и шинели. Цемент на угрюмых лицах, в усах, в ушах, в чубах, торчащих из-под папах и краснооколых фуражек. Руки в карманах расхристанных, без поясов и хлястиков, шинелей, за спиной и на животе — вещевые мешки и седельные переметные сумы. Вокруг выстроенных повзводно сотен бегают прорвавшиеся сквозь заслон штатские и одиночные казаки других полков.
Не дожидаясь, покуда закончится погрузка, Сидорин и Кельчевский со своими адъютантами и командой бронепоезда «Атаман Самсонов» ушли к соседней пристани, где стояла у причала авиаматка «Пегас». Итак — в Крым…
…Над Новороссийском вставало солнце. Впервые за несколько дней очистилось небо. Выстрелы прекратились. В город со стороны вокзала походными колоннами входила 16-я стрелковая дивизия.
Москва — Волгодонск
1978—1982