— Подъехали, на мосту ни души… Сараюшка поодаль. Часовой дрыхнет в яслях. Растолкали. Подумал, свои, смена. Пять коней тут же, расседланные. Добрячие!
— Пять? Сам же докладывал… до взвода.
— Осталось пятеро, с унтером. Офицер увел тех…
— Части какой?
— Да! Гусары, Павел Андреевич.
— Гусары?
— Форменные. Ахтырского полка. Тоже перебрасываются из-за Оки. С марковцами. От Ельца.
Ахтырский гусарский полк. Был такой в царской армии; знавал кое-кого из офицеров-ахтырцев. Восстановили, значит. Ну да, как и Волынский. Не слышал. Да и что он вообще знает! Вот прут вслепую. Что ждет их за Ицкой? Где эти самые ахтырцы?
— Иван Александрович, ты о главном умалчиваешь, — недовольно покривился Павлов; живые мягкие глаза взялись влагой. — Допросили охрану? Полк Ахтырский сам где сей момент?
У Синицына сжалось сердце. Утренний свежачок с реки насквозь выстудил комбрига в тонкой шинелишке и хромовых сапожках. Не пришло в голову раньше — в бричке его полковничьей с лета валяется трофейная бекеша, крытая синим сукном. Впору бы, пожалуй, прикрыла худобу. Еще сляжет…
— Вчера дневали в Фоминке, за Окой. Их дозором высылали на Ицку. К вечеру они уже расседлались на мостку…
— Ждут весь полк?
— Смену, говорят.
— Тряхнуть! — Черноморец не выдержал молчанку; раздувая ноздри горбатого носа, он двинул кулаком, будто забил гвоздь. — А ты веришь им…
— Дозорные могут не знать, комиссар! — повысил голос комполка, искоса поглядывая на командира бригады. — Жилы из них тянуть, по-твоему? Мы только догадываться можем… Гусары из Фоминки рванут сюда, за Оку, и устремятся вдоль шоссе на Кромы. Нам навстречу.
— Гадать… опасное занятие в военном деле. — Павлов, сутулясь, кривя по-мальчишески запекшиеся губы, не видя поглядел на оторвавшееся от кромки земли негорячее солнце. — Разъезд выслал?
— Повел Чельцов. На Спасское.
Чельцов этот — ржавый гвоздь, во все дыры. Не порученец, а взводный разведчиков; в свои тылы хоть не посылай, нос воротит; на позиции — сияет весь, как новенький гривенник. Вернется — всыплет почем зря. Вслух недовольство своим порученцем не высказал; Синицыну был благодарен и за выполненное задание, и за то, что осадил Черноморца. Распорядился, вкладывая в тон несвойственную ему суровость:
— Пленных срочно отправить в штаб Латдивизии. В Гнилое Болото.
На яру, у спуска к мосту, Павлов больше по привычке вскинул к глазам бинокль. Сердце упало. По голой спине бугра, верстах в двух, шибко скатывается густая темная масса; гусары, сомнения нет, до сотни. Двинул влево. Жидкая кучка всадников нахлестывает обочь шоссейной дороги — свой разъезд. Ахтырцы берут наперерез; что-то подсказывает, могут перехватить тут, у моста. Вовремя подоспели…
Под Синицыным захрапел, завертелся рыжий лысый степняк.
— Павел Андреевич, дозволь… Кавдивизион! Искрошат, своло-очи!..
Захваченный, комбриг совсем было поддался на соблазн. Сто сабель. Да полтора десятка вон уносят ноги. В самый раз, голова на голову. Внутренний голос удерживал, заставлял искать иное решение. Риск. Гусары — народ тертый, руки наторенные. Неизвестно, что таит и бугор…
План напрашивался сам собой. Укрепиться по яру. Кавдивизион скопить внизу, за мостом. На всякий случай. Ахтырцы, увлеченные погоней, как стая борзых за зайцем, не видят их пока тут, за речкой… Очухаются, когда напорются на полотнища пуль.
— Пулеметы! Залечь по Яру! Конников… за мост.
Выпаливая, комбриг уже трезво оценивал момент. Пушки бы. Не успеть. Тащатся за ротами. Мельком кинул взглядом назад; туман рассосался, клочками промытой шерсти завис на бурьянах по глубокой низине. Толстая серая колонна, выгибаясь, пропадала в ивняке, за поворотом. Где-то в хвосте и батарея трехдюймовок. Ругнул себя: не подумал раньше выдвинуть. Как бы пригодилась!
Хваткий комполка уже тащил с ближней брички «максимку», помогая номерам; по яру черным вороном метался Черноморец, укладывая цепи. Солнце сонно взирало на заречную долину, всхолмленную, исхлестанную забурьяневшими падями; светилу и дела нет до скачущих всадников…
Длинный, худючий, что твоя жердина, комбриг топтался неловко на самой маковке кургашка сбок дороги; не заметил, как очутился один. На голос и взмахи Синицына, улегшегося за пулеметом, не знал, куда себя деть — падать либо сбежать к мосту. Вывела из замешательства длинная очередь, у самого уха; показалось, пули прошили шапку, почему-то сорвавшуюся с головы. Присел, налапывая зажатый согнутыми коленями бинокль. А он и не нужен. Вот они, свои, в трехстах шагах. Угадал порученца на Цыгане; один вороной конь во всем разъезде. Скачет Чельцов последним, оглядываясь, вертится в седле; чувствуется, сдерживает взбесившегося жеребца. Конечно, прикрывает товарищей. Не робкого, черт, десятка…