Озноб прошел, Примаков ощутил под бекешей тепло; улетучились и лихорадочные мысли. Горячку пороть в таком деле не следует. Тысяча сабель в руках; сила немалая, ударить есть чем. Верит в эту силу; она придает самому стойкость. Хлопцы добрячие, червонные казаки, отпетые головушки, прет из них лихость, звонкая удаль; уверен, как в самом себе, — спиной чует их бурное дыхание.
— Вы, Семен, готовьтесь тут с Потапенко. Людей пускай накормит пораньше. Не знаем, какие намерения у Барбовича. Может о нас и не знать. Мало ли чей дозор у речки. — Повернулся к спешившемуся комполка: — Не потеряли никого?
— Целые все мои. Пальнули первые… Один свалился.
— Так, полковник, недолго и в своих пальнуть, — уколол Туровский.
Доглядев, Григорьев смыкнул повод покойно стоявшего коня, Примаков усмехнулся; наштабриг и комполка закадычные друзья, вместе не один кисет опорожнили. Туровский, язвительный, не смолчит другой раз, частенько подсыпает махры дружку; Петро задавастый, уязвимый, от «полковника» воротит его. Смолчал, вишь, чует правоту штабиста.
Застоявшийся за ночь Мальчик с всхрапом обдал ячменным теплым дыханием. Поймал комбриг стремя, сунул носок хромового сапога, легко вскинул в драгунское седло небольшое, плотно сбитое тело. Мальчик рванулся было со двора; подчиняясь твердой руке, затоптался кругами, звонко выщелкивая подковами на мерзлом насте. Григорьев тоже вскочил на коня; дружно сыпанули к лошадям ординарцы, вестовые, охранники.
Поповское подворье, занятое под штаб бригады, укрепилось на просторном взгорке, у речки, на краю села. Из ворот крутнули в ближний проулок, вырвались за сады, сирые, оголенные. В неглубокой приречной вымоине, в редком ивняке, уже ждал полк; в синей изморозной стыни занимавшегося утра червонцы хохлились в седлах, молчком поддергивали повода; слышно позвякивание.
— Вели уздечки обмотать. Звону… на всенощной.
Осадив перед строем на малое время Мальчика, комбриг тут же дал ему шпор. Григорьев догнал на повороте выбалки; галопом взяли покатый ярок. Село осталось позади. Держась стремя в стремя, комполка высматривал едва приметный в черных бурьянах малоезженый проселок. Тут где-то проскакал дозор, крупный, до трех взводов; в случае — схватятся, завяжут бой. Удалось бы выманить сотню-другую деникинцев, оторвать от главных сил…
— Что, не по той тропке?
— До гада их! Истоптано все, — ругнулся комполка, вставая на стремена. — Гляжу, не свернули куда? На гребельку указал, через Крому. Там должна быть кузня старая, брошенная. А на Толмачевку за речкой набитый большачок. У лесочка нас обождут. Не развиднелось бы, потемну поспеть…
Примаков подтолкнул рысившего Мальчика. Ветер ожег скулы, забил дыхание. Выравнивая галоп, прикидывал; в действиях командира полка виделось разумное: не попер на Гончаровку, куда наверняка рвется белая конница, взял восточнее, преградить путь в ближние тылы Латышской дивизии и пехоте Павлова. Их, червонцев, боевая задача — охранять правый фланг Ударной группы. Дотронулась тревога: Туркул и Барбович, соединившись, могут повернуть и на запад, в тылы соседям, 7-й дивизии Бахтина и частям Саблина, сдерживавшим в этот час по речке Неруссе напиравших от Дмитровска дроздовцев. Туровский отправит Бахтину и Саблину донесения, упредит.
За Кромой, одолев греблю, выскочили на увал. Примаков натянул повод. Темнота заметно рассосалась; с седла уже видать далеко окрест. Лениво выгибаясь кошачьей спиной, так по-над речкой увал уходит к темневшему лесочку; набитый большак лоснится по самой хребтине увала. Знает комбриг по десятиверстке: за леском таится та самая деревня Толмачево. Молодые глаза не натыкаются на подозрительное; времени нет тянуться назад к вестовому за биноклем — не любит, когда болтается на шее, а в схватке и вовсе мешает. Нет, нет, поспешать, укрыться под деревья…
На опушке замаячила кучка всадников. Рука невольно натянула повода. По выражению лица комполка Примаков понял — угадал своих. Григорьев, разрумяненный, тыкал поверх конских ушей стеком, скалил крупные голубоватые зубы; перенял взгляд комбрига, помотал головой: в Толмачевке, мол, противник не обнаружен.
К дороге подвернул один. По желтому полушубку и высокой белой овчинной шапке Примаков издали признал сотника Нетребу. Долговязый казачина, нескладный на вид, бирюковатый норовом; в рубке — загляденье: длиннючая ручища, а еще необычная шашка, длинная, прямая, как палка, старинный палаш. Машет им, как ветряная мельница, напропалую, с матюками; кругом его гнедого неповоротливого мерина, непонятной породы, всегда завидная пустота — мало охотников идти на сближение. С барбовичевцами Нетребе доводилось встречаться на Черниговщине вот совсем недавно, две-три недели назад.