— Что, сотник, упустил своих давних знакомцев? — с серьезной шутливостью спросил Примаков, осаживая Мальчика.
— Выкажутся сами, товарищ бригадный, шукать не треба, — сотник горбатился в седле, выжидательно поглядывая из-под вислых щетинистых бровей на прямое начальство, командира полка.
Зная норовистый адат своего подчиненного, Григорьев поспешил вмешаться:
— То-то и оно, «треба». В потемках разглядели противника, а по видному… потеряли. На Гончаровку выслал дозоры?
— Возвернулись уж.
— Ну?!
— Нема и там.
— Ты, Фрол, хоть чуешь, чем пахнет?
Сами-то они чуют, чем такое пахнет, — пустить отборную силищу в собственные тылы. Бирючья тоска в ввалившихся глазах комполка опалила Примакова; на какой-то миг он потерялся: ловил кончиком языка крохотные светлые усики под вздернутым носом, отрешенный взгляд скользил по озябшим верхушкам не совсем облетевших деревьев, голому сиреневому бугру. Внимание привлек звон, далекий, едва слышный; не сразу сообразил, что это вызванивают у него в висках молоточки. Из мимолетного оцепенения вывел Мальчик, куснув за колено. Не больно — напомнил о себе.
— Не балуй! — прикрикнул излишне громко.
Григорьев силком взглянул в глаза командиру бригады; растирая посинелый невыбритый подбородок, кивком указал на дорогу, неподалеку сворачивавшую в лес; голос у него вдруг осип:
— Куда… в Толмачевку?
Если бы он, комбриг, знал? Еще нужно выбрать тот верный ход. Возвращаться обратно в Чувардино? Продвинуться в Толмачево? Здравый рассудок подсказывает: разрывать бригаду на части опасно. Бить растопыренными пальцами или кулаком — разница есть. Дроздовцы и самурцы давят от Дмитровска через Кошелево, Лубянки во фланг и в затылок — бригада Павлова и Латдивизия круто взяли на север, прицелившись уже в Орел и станцию Стишь. А тут эти, Туркул с Барбовичем! Повисли у самого темечка…
— За леском сразу Толмачево?
— С версту чи наберется, — отозвался сотник.
Григорьев живо уловил думки комбрига.
— Полк укроем на день тут, в лесу. Подвезем кухни.
— Да, да. В Толмачево вытыкаться не нужно. Коней держать под седлом. А дозоры разослать во все края. На Дерюгино, на Городище… вплоть до Волчьих Ям, — Примаков заглядывал в планшет; карта подсказывала: деникинцы, пехота и конница, где-то в названных пунктах; могли еще и не встретиться. — Я буду ждать в Толмачеве. Вести! Вести! Балочки, перелески… Все излазьте, прочешите.
Откуда что и взялось. Не успели скрутить цигарки — очам предстал хлопец на пестрой цыганской кобыле; кто дюжее и запыхался — оба шало дышат, дымятся паром. Тараща родниковые, небесные глаза, двигая куда-то назад локтем, казачок путался в собственном языке. Видать, пробег дальний. И весть понятная.
— Митро, плетюганов захотел?!
Сотник Нетреба знает своих червонцев не только по именам, ведает, у кого какая и болячка, — мигом восстановил голос неудалому вестнику.
— Вороги!
— Где?
— А тама…
Примаков терпеливо глядел в распаренное лицо хлопца. Весть жданная. Куда же им деваться в чертях, «ворогам»? По всему, не близко, с полуночи отмахали немало. Резону нет им задерживаться на речке Кроме.
— Все-таки, откуда же гонишь? — добивался комбриг, не повышая тона.
— С-под Долженков! Отдельный каже, гони…
Примаков хрустнул кнопками планшета; подбиваясь к стремени, комполка потянулся длинной кадыкастой шеей к карте — явно и его познания местности исчерпались. Долженки, Долженки… Вот! Ну да. Дерюгино, Городище, Долженки…
— Белые в самих Долженках? — пытал Григорьев, подворачивая коня к вестнику.
— За Долженками. В сторону Городищ так, в лесочку…
— Каких Городищ? — уточнил комполка, хмурясь. — У Волчьих Ям которые?
— Не. Кирово.
— Не путаешь ты, парень? Пока гнал… выветрилось из башки.
— Чего выветрилось…
Вестник выказал характер: как-то вдруг потемнел синий взгляд, ребячий рот взялся гузкой — обиделся. Утер полыхающие щеки изнанкой форменного дорожного треуха, приосанился в седле. Вести, в самом деле, и воспринять сразу не знаешь как; само собой, Барбович ведет свою конницу на воссоединение с пешими дроздовцами полковника Туркула. Но куда ведет? Туркул у Волчьих Ям; вчера еще налетел на латышей. А Кирово Городище восточнее. Что, разминулись? А может, расширяют брешь?
Искал Примаков ответы в озабоченном лице командира полка; кроме растерянности, ничего не говорили его длинные пушистые глаза, серые, с крупным бездонным зрачком. Раньше будто и не замечал густых кошлатых ресниц.