— Кубанцы!!
— Очумел, Криворотько?! — Потапенко навис над взъерошенным пикетчиком.
— За коленом! И еще за коленом… Скопом прут!
Худо подумал о генерале; двухверстка подсказала и ему уязвимое место. На раздумья нет времени, дай бог успеть обнажить шашку. Со змеиным шипом выполз из богатых ножен клинок. Ощутил Примаков: рубчатая холодная колодочка как бы передала свою твердость руке; знакомо ворохнулось под сердцем. Всегда перед сабельной рубкой оживает это чувство; осознает, оно постыдно, близко страху. С гневом вытравляет его из себя; среди бела дня, на людях, как теперь, давалось легче, в потемках одолевал с трудом. Потому и не терпит ночных стычек…
Спиной ощущает комбриг тугую волну. Не видит, но чувствует, восприняли бойцы его знак — тоже вынули клинки. У стремени бурно дышит Потапенко, кривой «турчанкой» призывая и подбадривая сотни. Горьковатый колючий ком отпускает горло. С успокоением приходят и здравые мысли: Барбович не кинет в далекий обход — по-за бугром от деревни — много конницы, сотню от силы, ну, две. Со страху померещилось пикетчику. Главный резерв свой генерал сохраняет для флангового удара из-за перелеска; наверняка поведет сам. Ждет явно следующего шага его, Примакова, — выткнуть из укрытия всю бригаду, выставиться на неудобной для широкого маневра равнинке. Выкуси, генерал.
Пулеметная очередь вернула комбрига к яви, в балочку. Невольно вобрал голову в плечи. Вражеский пулеметчик где-то неподалеку; секанул сверху и как бы наискосок. И уж совсем чудно — с правого боку. Мальчик остервенело запросил повод; взяв горячие колотившиеся бока его в шенкеля, Примаков покосился на командира полка. Ошарашен! В самом деле, откуда у белых там пулемет? Обошли ве́рхом! Но пулевое полотнище легло бесцельно, наобум. Разве выдала пыль?..
Сверху чуть не на голову свалился Михайло Зюка. Оборвалось у комбрига сердце: переиграл генерал. Перелесок, каким были заворожены сами, слишком откровенная приманка.
— Барбович!.. Весь тут… в балке! Дозорный примчал!
Было от чего Зюке гнать по чистому наперерез. Удачно угодил, мог бы и самому генералу свалиться на голову; она у него лысая, не то бритая. Усмешка распирает Примакова; в иное время нахохотался бы всласть.
— Григорьев?.. Что там?!.
— Петро шибанул!
Вот она, хитрость, выходит боком. Вся задумка полетела к чертовой матери. Ну, Барбович!.. Одно неизвестно, ждет ли встречи в балке? Может и ждать. Да, наверняка ждет. Не секанул бы пулемет по одинокому всаднику. Явно Зюка навел генерала на догадку. А что порученцу оставалось? Скрытно балкой не успел бы…
— Первый полк, спр-рашиваю?!
— Разметал беляков! Погнал в деревню…
Да, не ослышался. Еще не осознав до конца случившегося, комбриг почувствовал облегчение; Петро зарывается, нарушает приказ. Дико! А на душе легко.
— Удачно, Григорьев дает по сопатке… Нам руки развязует, — оправдывается за свою весть Зюка, взглядом ища поддержки у Потапенко. — Хочь и в пылу… Видит же он по бугру еще конницу.
— Пулеметы!
Это уже голос Потапенко. Комполка знает свое дело; скупые сильные жесты его привели в движение скомканную внезапной остановкой конную массу, закупорившую тесную балку; из задних сотен пробились брички с «максимами», живо развернулись. Довольный, Примаков дивился слаженности и сноровке пулеметной команды; выучка потапенковская. Выросла стенка, не сплошная, всего пять бричек. С пяток «максимов» и в ремонте. Пожалел, как пригодились бы! Проемы меж бричками достаточные для вылазок; подопрет — успеют и укрыться.
За коленом защелкали выстрелы, редкие. Отстреливается пикет. Сквозь облетевший сизый кустарник, на левом склоне, продралась белая лошадь без всадника; по самому дну балки, в объезд кустов, вывернулась кучка пикетчиков; вертя коней, беспорядочно палят. Похоже, в белый свет…
Примаков указал взглядом, сжимая под локтем оголенный клинок:
— Чья… белая?
— Конь Никишки… Кобзаря… — упавшим голосом отозвался комполка.
На белом приметно, удобно брать на мушку; с горькой усмешкой припомнил комбриг известные с детства слова: «И принял он смерть от коня своего». В глазах встало белокурое улыбчивое лицо, румяна девичьи… Недовоевал парень, недолюбил. Ознобом входила во все тело злость, пальцы нащупывали деревянную рубчатую колодочку…
В последний момент Примаков перекроил свою задумку. Не так просто посадить генерала Барбовича на пулеметы. Место неудачное, открытое. Пикет не выманит; преследует его такая же горстка, взвод в лучшем случае. Комом прут позади, с оглядкой; метят, стервы, охватить всех доразу, всю бригаду. А Зюка и вовсе насторожил…