— Пантелеймон, двинь сотню… Раззадорь.
— Какую?
— Покрепше сотника.
— Сам я…
Взмахами сабли Потапенко отколол головную сотню.
— Хлопцы, дадим белякам!.. За революцию!..
Гул поднялся по долине. Мальчик рванулся из рук, с негодованием завертел головой; едва удерживал его. Пропустил комбриг, как мохнатая красноверхая шапка командира полка скрылась за коленом; застила слеза; покуда промокал веки перчаткой, балка до самого поворота, саженей полтораста, опустела. Кося на оставшиеся позади сотни, Примаков смутно ощутил свою промашку. Сотня для затравки — ход верный: Потапенко, хитрющий, оборотистый, напорет беляков на брички. Было бы кого…
— Сберись наверх… Пеши, — повернулся к кипевшему еще от гонки порученцу. — Да не высовывайся весь. Что там у Григорьева… А биноколь твой?..
Оттопырив бордовую губу, Зюка недоуменно облапывал пустую грудь, стянутую накрест ремнями. Помнит ясно, тяжелый парусиновый чехол болтался на шее, мешал все, пока не полоснул пулеметчик…
— Ремешок, должно, лопнул… Гадство! Пошукаю… потом… Тут рядышком, ровчак вроде…
— На́ мой. Окинь кругом. Зорко. Вон, из тех кустов…
По балке пробился шум, неясный, похоже как ветер закрутил в макушках деревьев. Далековато на слух; почти без выстрелов — в дело пошли сабли. Можно представить, в теснотище рубка еще страшнее, шибко не развернешься и не размахнешься. Вот она, тревога, выткнула голову. Краем глаза опять косится назад. Четыре сотни за спиной. Сбились комом. Ждут знака. А как использовать эту силу? Все-таки, может, рискнуть, вывести наверх?..
К ногам лошадей кубарем скатился Михайло. Сердце подсказало — верна его догадка. Основные силы свои Барбович вывел уже из балки. До полка, должно быть. Жаждет охватить Потапенко, навалиться сверху; Григорьев, как видно, генерала не беспокоит; даже и потеснит с налету терский полк…
— Барбович, во-она!.. — Глаза у Зюки белые, луковицами выперли из глазниц; тычет плеткой на правый бок: — Обходит! Отрежет Пантелеймона!..
— Не тужься, Михайло.
— Ей-ей, Виталий Маркович!
— Григорьев… что?!
— Отскочил… К лесочку подается. Куда ему и велено.
Камень отвалил от души. Глубоко где-то сидела тревога за 1-й полк; всего небось не учтешь. Ждал Барбовича со стороны перелеска, а он вот, рукой протянуть. Подивился, тактически мыслят одинаково с опытным генералом; мельком пощекотало самолюбие.
— Журавлев! — окликнул помощника наштабрига, стоявшего поодаль среди сбившихся в кучу сотников и вестовых. — С пулеметчиками! Гляди тут, по своим не чесаните…
Дождался Мальчик своего часа. Чуя твердую руку, извиваясь под шпорами, со всего маху вынес в гору. Склон пологий, в мягкой осенней зеленке, кованое копыто приятно пружинит.
Вот он, генерал Барбович, собственной персоной! Все та же белая косматая бурка и та же белая терская папаха, высоченная, с крестастым малиновым верхом. Конь вроде другой, буланый, лысый и белоногий; был тоже буланый, лысый и в чулках, но отмастка светлей. В зиму оброс, потемнел?
Глаз комбрига уже прикинул. Ничего угрожающего. Сколько в балке, с кем сцепился Потапенко, можно догадаться; тут наверху сотен пять-шесть. Идут горячей рысью, плотно — видать, поспешали обойти Потапенко. Белый всадник, заметно, не ожидал такой встречи; заплясал под ним буланый ахалтекинец, высоко задирая острую змеиную голову…
В пылу не углядел, куда девалась белая бурка. Отразил удар дебелого дяди; в распяленной волосатой пасти молодо блеснули кипенные зубы. «Взмах отменный, как на учении», — успел подумать Примаков; удачно подставил тупик своей кавказской шашки. Краем проследил, бородатый детина замешкался, хотел крутануть разъяренного горца с песочной челкой. Сбоку кобчиком на него налетел Зюка…
Грудь в грудь ударились кони. Серая злющая голова с прищуленными ушами кусанула Мальчика за щеку; конек взвился от боли и злости на дыбы. Удар пришелся по воздуху — хрустнуло в плече. Пожалел, зазря пропал такенный взмах. Крутнулся. Вот оно, лицо кавказца, глазастое, с хищным хрящеватым носом и жидкими усиками; золотой погон с одним просветом. Не пересчитал звездочки — клинок увяз в том месте…
С хеканьем, до одурения опускал комбриг клинок на высоченные терские шапки. Ощущал стену, плотную, тугую; кольнула мысль — не проломить. Почувствовал вдруг, Мальчик завертелся, заплясал в невесть откуда взявшейся прорехе; с левой руки гарцевал в пятачке терец на белогривом светло-гнедом красавце. Ради коня только стоило бы свалить верткого всадника. Отбил наскок. Мальчик извернулся — терец очутился под правой рукой. Привстав на стременах, секанул изо всей силы; в плече опять отозвалось. Клинок нашел нежную розовую полоску пониже набрякшей мочки…