Набился в попутчики Орджоникидзе к члену Реввоенсовета 13-й армии, Григорию Пятакову. С переподчинением резерва главкома им, 14-й, Пятаков оказался не у дел. Из-за простуды сразу не отбыл в свои части, находился при штабе Латдивизии. А нынче дорога на Орел появилась. Ему, Орджоникидзе, захотелось самому побывать в отбитом городе; командарм Уборевич побудет в Кромах, а в ночь отправится в Брянск.
Звонок застал их в штабе. Уборевич скоренько свернул затянувшееся оперативное совещание с начдивом-7 Бахтиным, Мартусевичем и комбригом Саблиным. С возвратом Орла ломались все разработки штабистов. Все, все менять! Уже с рассветом войска поворачивать с севера на юг. А левому крылу армии сама собой напрашивалась ближайшая цель — Курск…
Дорога бешеная, кочковатая; бричку трясет, безбожно кидает. Не окрепнув от простуды, Пятаков хватается за кованую грядушку, стискивает челюсти, стараясь не подать виду, что скачка такая выматывает все кишки.
Не замечая состояния соседа, Орджоникидзе то и дело похлопывает кучера по спине — давай! Часа этого он ждал. Другую неделю мотается, месит приокскую грязь; сам не знает покоя и другим не дает. Говорит, говорит и говорит; убеждает, кричит, берет за грудки. В самом деле, видеть тяжко, со стороны все кажется бегством, развалом, а когда делаешь что-то, трогаешь своими руками, кипишь вместе со всеми в адовом котле — глядится по-иному.
Под нещадную тряску мозги работают яростнее. Чувствует Орджоникидзе, душа рвется; уже там она, в заветном месте. Последние дни, а особенно часы Орел воспринимал как ахиллесову пяту Республики. Отбить город! Защитить Тулу, Москву. Лечь костьми на пути у генерала Кутепова…
Свершилось. Как-то вдруг свершилось. С вечера еще и на ум не шло, хотя отдали приказ войскам на взятие Орла именно на вчерашнее число — 19 октября. Пообдуло морозным ночным ветерком, поостыл — вползло недоумение. Ждал боев, жарких, тяжелых. Корниловцы с а м и оставили город? Почему не защищали? Видит, в немалом смущении и сосед: напряженно молчит всю дорогу. В такой тряске, правда, не поговоришь много — язык откусишь.
Повозившись на жесткой полости, Орджоникидзе присмирел на какое-то время; вид города будоражит, выворачивает наизнанку — так хочется говорить! Чертов сыч, закутался, носа из поднятого ворота тулупа не кажет. Глубоко вобрав озябшие кисти в рукава нагольного полушубка с белым воротом, незряче уставился в спину кучера; боец молоденький, в новой необмятой шинели, наверно, почувствовал, что гнать дуром уже не надо, перевел мокрых лошадей на неторопкую рысь. Конная охрана приотстала; сбившись кучкой, свернули цигарки, задымили.
— Вот он, Орел!
Не выдержал Орджоникидзе молчанку, явно желал завязать разговор. Пятаков, высунув из тепла худое носатое лицо со щеточкой рыжих усов, поглядел близоруко, промолчал.
— Тишина, странно даже… А может… провокация? Звонили с вокзала. Да и начдив ли Девятой?..
Откинув сивый мохнатый ворот, член Реввоенсовета 13-й армии вымученно улыбнулся. Порывшись под тулупом, вынул из нагрудного кармана френча потрепанный кожаный очечник.
— Солодухина я знаю лично. Голос-то… А тишина, да-а… странно. Странно, Кутепов оставил Орел. Без выстрела! А дался он ему неделю назад большой кровью.
— Нам обошелся куда дороже, — насупился Орджоникидзе, заправляя махоркой трубку.
— Тринадцатой выпала доля… — горестно покрутил головой Пятаков, насаживая на тяжелый посиневший нос пенсне. — Считай, три дивизии… Наскребли из остатков на одну. Неполную. Девятую восстановили. Командарм Геккер Солодухина назначил.
— Не встречался… с Солодухиным.
— Боевой начдив. С Уборевичем из Северного прибыли. Оба там дивизиями командовали.
— Из каких он?..
— Большевик. Из рабочих.
Раскурив трубку, Орджоникидзе примолк, нахохлился. Понимал заботы командиров — воевать надо; им же, комиссарам, нужны победы. Только победить! Покончить бы скорее с этой дикой бойней да взяться за живое дело, строить новую жизнь. А как ждет Ильич конца войны! Круглыми сутками с надеждой взирает на свою «будку»: что принесет аппарат? Его, Серго, это страшно волнует; при недавней встрече в Кремле обещал не молчать, сообщать по всякому поводу.
Заворочался, умащиваясь поудобнее. Клок соломы под полостью утолкся за дорогу и не ощущался; било снизу — в голове отзывалось. Потянул за хлястик кучера: убавь, мол. Парень, пылая набрякшими щеками, недоверчиво покосился: ужель укачал высокое начальство?