— С Николаем Владимировичем у нас в самом деле давние взаимные привязанности… Не понимаю, Иван Григорьевич, вашу тревогу. Кутепов, всем известно, человек крутой… Но уж так и виноват один Скоблин в неудаче под Орлом?..
— Что вы, что вы, батенька… Антон Васильич!.. К полковнику Скоблину у меня лично самые что ни на есть искренние симпатии… Корниловцам именно такой и нужен вождь. Молодость не помеха. Сколько ему, двадцать пять… шесть? Набожный, верующий, вот что уже редкость у вас, молодых. Но это и похвально. От многого пагубного сохраняет душу… Даже в такое наше время! Рук о чужое не замарает. Все видят. Другое дело… к а к относятся… А карьера что?.. В нашем военном деле и добывать ее в молодые леты… В бою, конечно, честном бою. Вы тоже, Антон Васильевич, как вижу… не брезгуете держать в руках русскую трехлинеечку… а неудача под Орлом… временная… Насколько имею сведения… корниловцы город оставили. Заблаговременно полковник Скоблин вывел лучшие кадры.
Сколько помнит Туркул, да, действительно, с позапрошлого лета, на Кубани, при встречах генерал Барбович всегда вызывал в нем чувство жалости, даже обиды: так уж господь бог обделил его. Чисто внешне. Росточка малого, сутулый, плечи срезаны, идея короткая, сухонькая, удлиненная огурцом голова, лысая, как колено, большие торчащие уши, нос длинный и усики пучком шерстки. Нарочно не сумеешь так испохабить человека. Рискнул быть военным, да не где-нибудь — в кавалерии! А вот душа есть. Неприметный, ч е р н о р а б о ч и й войны; «генерала» получил еще из рук покойного монарха. Так в бригадных и застрял. Да и не лезет. Воюет отменно, храбрости ему не занимать. Вот так посидишь с ним — внешность сглаживается, располагает душевно.
— Дай бог, временная бы… неудача, Иван Григорьевич, — Туркул потянулся с опорожненной чашкой к самовару. — Чувствую, причина у нас тут, на нашем участке… Что за «резервы Москвы»? Как в стенку бью вот, седьмые сутки. Куда не кинусь!.. Леса укрывают, болота… Части свежие. Красные казаки, «червонные»… Латыши. Пехота некоего Павлова…
— У Павлова бригада, отдельная… Переброшена сюда из Белоруссии, недавно. Помню его мальчиком, по Тифлису… Отца знавал, старика, генерал-лейтенанта Павлова… Андрей… Андрей… Игнатьич? Позабыл. А сын… у красных, в генералах. Вот так она, жизнь… Все вверх дном перевернуло.
В изнеможении откинулся генерал к бревенчатой стене; напился, упарился, от блескучей лысины пар исходит, все впадины на худющем бордовом лице заполнены влагой. Со смеженными веками продолжал затронутую тему, не подозревая, что своим разговором переворачивает душу собеседнику.
— А командующий Тринадцатой армией у красных… тоже тифлисовец. Геккер. Знавал и Геккеров. Давняя военная русская фамилия в Закавказье… Со времен оных. И Егоров, новый командующий фронтом, тоже начинал свою службу в Тифлисе… Громко начинал.
— Столбов телеграфных не хватит на каждого до Москвы… — мрачно выговорил Туркул.
— Батенька, да где ж столько-то?! Их вон!.. Вся Красная Армия! — Барбович открыл глаза; в них, круглых, желтых, как у совы, не было того смешка, ерничанья, что в голосе; покряхтел, снова приобрел вертикальное положение. — Столбы… телеграфные, Антон Васильич, бегут не только на север… на Москву… и на юг, до того же Ростова… Поимейте в виду. И я не одобряю… крайностей. Вот в Орле… перед тем как оставить… повесили генерала Станкевича. Человека пожилого, известного в русской армии… Тем паче п л е н е н н о г о. Смысла в такой казни не вижу. Проявить великодушие… Польза была бы: другие бы сами переходили…
— Иван Григорьевич… мы и так слишком мягкотелы. Слишком мучает некоторых совесть.
— Совесть… ежели таковая есть… признак силы, Антон Васильич. Русская армия спокон веку отличалась именно наличием совести. И великодушие… одна из самых ярковыраженных сторон русского характера. А жестокость… сила темная, чуждая нам, извне привнесенная. Злоба вызывает ответную злобу. Вы, молодые, порастеряли в этой войне больше… нежели обрели.