То есть, в сущности, мы с Дохлыхом — грибы сапрофиты... Паразитируем, значит...
Мы с ним все друг о друге знаем, понимаем друг друга с полуслова и даже совсем без слов. И это, заметь, в абсолютной темноте. Только теперь я понял: чтобы человека узнать, мало побыть с ним вместе длительное время, надо посидеть с ним в абсолютной темноте. Как знать, может, это мировое открытие. Хотя человечество давным-давно не интересуют никакие открытия...
Вот и давай, друг Хмырин, поведай-ка нам о своей предыдущей жизни, никаких секретов не таи, мы их все равно не разгласим, расскажи о тонкостях вождистского ремесла, так и день скоротаем.
— Пожалуйста. Не думал, что кому-то интересна моя жизнь. Знаете, еще не известно, кому из нас хуже. Вас дезинтегрируют, да и все. Но вы жили долго. И была у вас жизнь нормальная, человеческая, достойная. Можно считать, что вы умрете естественным образом.
Другое дело—я. У меня получается—две маленькие жизни. Одна — человеческая, вторая — рабская...
Я двадцать лет провел на трассе «Земля — Энергохранилище». Туда-сюда, туда-сюда. Я был вождем коскоров, я гонял коров на пастбище, время от времени они менялись, их отправляли на профилактику, списывали, присылали новых или капитально отремонтированных...
Знаете, нет ничего разумного в поведении коскоров. Обычные автоматы, все делают по команде или просто повторяют маневры флагмана, то есть мои...
Я не очень-то и верил, что внутри коскоров — брачелы. Хотя чудилось иногда, что кто-то пристально смотрит сквозь иллюминатор односторонней прозрачности.
Коскор — это, в сущности, станок с программным управлением. Профилактика — смена программы. А программой теперь буду я — переключать аккумуляторы, следить за состоянием оборудования, производить мелкий ремонт, само собой, обслуживать синтезатор, чтобы кормиться, а также систему удаления продуктов моей жизнедеятельности... Теперь я буду кому-нибудь чудиться посреди бесконечного космоса.. Вторая жизнь.. Рабство...
Так не бывать этому! Я не стану покорным рабом! Я умею управлять флагманом, а это, в сущности, обычный коскор, только оснащенный ручным управлением. Я разберусь, я сумею наладить ручное управление, подумаешь, несколько рычагов!..
Как горели хмыринские глаза! Как он верил в то, что говорит! Кажется, светлее сделалось в темнице.
И тут бывший теоретик сорвался с места, застучали по каменному полу его торопливые шаги.
— Дохлый, ты куда! — Гацкий на несколько мгновений растерялся, а потом рванул вдогонку.
Только Хмырин не двинулся с места.
Ему бы крикнуть, что он пошутил, что очень преувеличил свои возможности по части создания ручного управления, но он ничего крикнуть не успел.
По-видимому, Дохлых до двери добежал. Потому что дверь загудела под частыми ударами.
— Откройте, откройте скорей, у меня важные сведения! Бывший ВКК хочет разрушить Целесообразность! Он уверен, что может наладить ручное управление! Откройте, я не есть брачел, я еще нужен человечеству?.. Откройте, они меня убьют? Спа...
Словно хлопнули пылевыбивалкой по большому тюфяку, и бывший теоретик умолк на полуслове. Что-то захрипело, забулькало. И стало тихо.
— Там такие ступеньки, — Гацкий крупно дрожал всем телом, нервно позевывал, — узкие-узкие. Очень трудно стоять.. Специально сделано... Он упал. Головой трахнулся. Мозги так и выскочили...
И вдруг Гацкий заплакал. Он ткнулся в хмыринское плечо и долго всхлипывал, вздрагивал, приговаривал: «Дохлый, Дохлый, теоретик ты паршивый! Ну что я буду без тебя делать, гнида ты чертова! И только одно мне утешение — ради святого дела угробил я тебя!»
— Ну перестань, успокойся, прекрати реветь! — Хмырин гладил убийцу по грязным спутанным волосам, он думал о всеобщем идиотизме узкой специализации, и не было сил признаться, что понятия он не имеет о том, как устроено ручное управление...
Заскрежетало ржавое железо. Мигом прекратил всхлипывать Гацкий, высморкался, сел прямо и напряженно.
— Вот и все, Ерема, уведут тебя сейчас. А я...
— А давай про старшего полковника скажем, что он сам, а?
— Какой смысл? За нашего брата никому ничего не бывает. А ты думал, бывает?
Дверь распахнулась, и нестерпимый свет резанул по глазам. Хмырин зажмурился, из глаз хлынули слезы, он смахнул их рукавом и в ослепительном прямоугольнике увидел силуэт.
— Как поживаете, нецелесообразные, уютно ли?
В руке тюремщика фонарь полыхнул, как Солнце внутри Энергохранилища.
— Но где же третий, вас должно быть трое?