— Сколько вопросов сразу. То не желают тебя даже слышать, то не успеваешь отвечать...
— Где третий, бесполезные?!
— Да куда он денется! Куда из вашей темницы денешься! Вот он. Я его дезинтегрировал! — сказал Гацкий с вызовом и встал, скрестив на груди жилистые руки.
Хмырин скосил глаза. Старик таким и был, каким представлялся — высоким, костлявым, худым, патлатым. Он стоял, плотно зажмурив веки.
— Ну... Эта... Дезинтегрировать — это ты, старый, загнул. Ты его просто кокнул. Своего же брата-брачела. Такие вы и есть.
Тюремщик проворно сбежал вниз по едва видимым ступеням, наклонился и быстро выпрямился.
— Перелом основания черепа. Упал со ступенек. Сам. Так и запишем.
— Не сам! Это я его!
— Героем хочешь быть? Хрен тебе!
— Но ведь я вашего теоретика...
— Своего брата? И никаких! И все! Не желаю слушать! Эй ты, бери мертвяка и пошли!
Хмырин не сразу понял, что последние слова обращены к нему.
— Вы мне?
— А то кому же!
— Что значит «бери»?
— На плечо и вперед?
— По правде сказать, я никогда еще...
Дохлых лежал на боку, его рот был приоткрыт, струйка крови засохла на щеке, глаза смотрели доверчиво и удивленно. Совершенно невозможно было представить этого человека старшим полковником от целесообразности.
Гацкий помог закинуть мертвеца на плечо. Мертвец оказался совсем легким. Когда-то он был маленьким толстячком, но теперь сделался похожим на дырявый мячик — еще яркий, еще круглый, но уже не прыгающий.
— Прощай, Хмырин, — сказал Гацкий глухо. — Увы, я так и не узнаю, как ты выглядишь, глаза-то мои в темнице пропали совсем. Желаю тебе стать хорошим космическим рабом, подольше не заболеть лучевой болезнью, подольше не возвращаться в эту бетонную гробницу и никогда не забывать свою первую профессию.
— Что ты несешь, старый, зачем ему первая профессия! Ну, с этими брачелами... Кончай прощаться? Сутки вместе просидели — уже родня?
— Иди, Еремей, иди, сынок. Хоть ты и не настоящий брачел, но какая разница. Одна судьба... Дохлый хотел судьбу обмануть. Каждый хотел бы... И хоти? Но не за счет других!.. Иди, Хмырин. А то тяжело держать... Прощай и ты, гнида...
Гацкий поцеловал Хмырина, он глаза так и не открыл, хотя все лицо его было залито слезами, поцеловал и мертвеца. Потом махнул рукой и ушел прочь от распахнутой двери, прочь отсвета, желанного и невыносимого.
Хмырин стал взбираться по ступенькам и едва не свалился с них второй раз, спасибо, сержант поддержал.
— Ступеньки, богамать! Тому б, кто их делал...
— Все правильно сделано. Целесообразно. Чтобы не торчали возле двери, не принюхивались, не прислушивались. Чтобы, когда дверь открываешь — нельзя было устоять. Наука! Тоже прикладная. Что ты думаешь!
— То же и думаю. И вы все — ученые. Академики прикладных наук.
— Поговори. Скоро не с кем будет разговаривать.
— Сам с собой буду. Только дураку нечего сказать самому себе.
— Вот-вот. И через год угодишь опять сюда. А отсюда уже будет тебе одна дорога. Это я тебе по доброте моей говорю. Доведет меня моя доброта...
— Спасибо. А доброта тебя точно подведет.
— Ты не очень...
— Так ведь тоже по доброте... Слушай, давай передохнем. Этот бывший теоретик хоть и отощал, а все равно тяжелый.
— Терпи. Не положено останавливаться. И молчи. Не трать силы. Кроме того, разговаривать тоже не положено.
Наконец зашли в какое-то помещение. А там посреди пола большой люк, прикрытый крышкой. Сержант нагнулся, откинул крышку.
— Бросай!
Хмырин бросил. С удовольствием распрямил плечи. И глянул. И увидел внутренность огромной мясорубки — воронку, забрызганную кровью, мерно вращающийся архимедов винт. И содрогнулся.
Миг, и блестящий винт захватывает руку бывшего старшего полковника, тянет ее, все тело словно бы сопротивляется, словно бы упирается изо всех сил, но сил этих мало, и вот оно уже, неестественно изогнувшись, лезет в узкую щель, становится витком спирали, брызжет не успевшая свернуться кровь...
Сержант захлопывает крышку. Но жуткое зрелище продолжает стоять перед глазами. Хмырин икает, с трудом сдерживая тошноту.
— А зачем смотрел?! Я здесь всю жизнь работаю и не смотрю!
— Такова ваша Целесообразность... Смотреть тошно.. Значит это и есть дезинтегрирование? Но дезинтегрировать — распылить на атомы... А тут — средневековье... Выходит, и живых также? Кто это делает? Ты?
— Малча-а-ть! — Сержант стремительно бледнеет. — С вами по-человечески, а с вами нельзя... по-человечески!
Еще долго шли коридорами, поднимались с этажа на этаж или же, наоборот, спускались. Странный был путь. Бестолковый. Словно узника запутывали таким примитивным способом, чтобы он ни за что не нашел дорогу к свободе. Словно была за пределами этого здания свобода.