— Ох ты, мать честная! — потрясенно охнул майор. — И ведь там, в коскоре, вполне может сидеть... Ё-маё... — Он схватился за голову. — Ни в коем случае нельзя говорить об этом матери, ни в коем случае...
— Понятно... — Ираклий вышел из комнаты на цыпочках. Когда-то Паршивцев открыл ему служебную тайну и мгновенно утешил. А он зачем открыл свою дурацкую тайну хорошему человеку? Чтоб человек был безутешен всю жизнь? Чтобы он всю оставшуюся жизнь чувствовал себя голым на сцене? Эх, дубина!..
Ираклий бы не так проклинал себя за болтливый язык, если бы знал, что голый человек довольно быстро осваивается на сцене.
Хотя, конечно, жизнь Паршивцева с тех пор усложнилась. Он ощущал постоянное напряжение, следил за каждым словом, жестом, шагом, а прежде чем лечь спать, что-нибудь как бы невзначай набрасывал на оранжевое чудовище.
Хмырин при этом говорил:
— Да брось, майор, исполняй свои обязанности спокойно. Раз есть обязанности, кто-то же должен их исполнять... А я уж сто лет и не смотрю на вас?
Говорил, но посмеивался. И чувствовал легкое злорадство. Пытался его гнать прочь, но оно не прогонялось...
Первый полет в космос запомнился Ираклию на всю жизнь. Их, курсантов, погрузили в специальные учебные посудины, изнутри похожие на небольшие кинозалы, и закинули на околоземную орбиту. Посудины управлялись так же, как и коскоры, то есть радиокомандами преподавателя, но побывать в космосе в качестве пассажира — и то недоступное почти никому счастье.
Другая экскурсия была подальше. За Железный Занавес. И новое счастье — Солнце! Свет!
Кстати, к невесомости курсантов приучили раньше. Еще во время земных тренировок. А кто приучиться не смог — того перевели на другие факультеты из-за профнепригодности.
Любопытно, что среди брачелов никогда никакой профнепригодности не бывало, хотя они были далеко не курсантского возраста и оказывались в длительной невесомости сразу, без всяких тренировок. Брачелы-новички, случалось, блевали по нескольку дней кряду, и внутренность коскора выглядела тогда ужасно, но рано или поздно морская болезнь проходила, силы возвращались, и бедняга принимался за уборку...
Когда Ираклий впервые в жизни увидел Солнце, то поначалу просто-напросто забыл обо всем. Как ударила в сердце волна гордости за человечество, укротившее такую стихию! Как ударила в голову мысль о ничтожности, гадкости и жалкости всех сомнений!
Но тут вспомнились отец на розовом облаке, Паршивцев, дающий спасительный совет, но главное — Всеслава... И кончилось наваждение. Стал Ираклий окончательно взрослым. То есть окончательно сформировались его убеждения, преодолев последний рубеж, на котором их еще можно было сменить...
График учебных занятий составлялся так, чтобы у курсантов оставалось как можно меньше свободного времени. Такой испытанный полувоенный режим. Максимально эффективный. Курсанты уже самостоятельно пилотировали учебные флагманы, а все не кончались тренировки, начавшиеся еще на первом курсе. Ну ладно — крутились на центрифугах, упражнялись в спортзалах и на беговых дорожках, а зачем наматывать бесконечные часы в сурдокамерах, словно это летные часы?
Впрочем, строгостей, полагающихся для сурдокамер, давно не было. Если поначалу в сурдокамеру категорически запрещалось брать какие бы то ни было вещи, кроме уставных, то позже стали разрешать все, что угодно. Если поначалу сидели сутками без света, еды и воды, то теперь можно было самому включать и выключать свет, питаться также, _как и на воле, читать прихваченные с собой учебники, в том числе и секретные, даже смотреть дни и ночи напролет визор. Оставалось разрешить прихватывать в сурдокамеру подружек, правда, тогда отбоя не стало бы от желающих дополнительно потренировать психику...
Ираклий изолировался от мира вдвоем с учебником космического материаловедения. Эта наука давалась ему трудней прочих, она раздражала своей очевидной ненужностью для будущего вожкоскора. Но когда с курсантами советовались при составлении учебных программ! Раздражайся, не раздражайся, а изволь к определенному сроку обзавестись определенными знаниями и сумей их предъявить, а целесообразны они или нецелесообразны — есть кому решить без тебя.
Конечно, помнил Ираклий наказ отчима насчет того, чтобы интересоваться сверхположенным, и был с этим наказом вполне согласен, но откладывал его выполнение на потом, когда станет посвободней...
«Обшивка коскора изготавливается из специальной малоуглеродистой стали, легированной хромом и ванадием. Диаграмма такой стали изображена на фиг. №...» — монотонно зубрил Ираклий, уединившись в списанном и разукомплектованном коскоре на пять суток, он часами всматривался в ненавистную диаграмму и пытался воспроизводить ее на память.