Однажды у Ираклия желудок заболел. Отчим и говорит:
— Давай заменим его к чертовой матери, чтобы больше не вспоминать.
— Нет, спасибо, лучше подлечусь.
Потом Ираклий подхватил пневмонию. А через год еще раз.
—Давай заменим легкие, чего каждый год страдать!
— Да ну. Они же родные. Я лучше закаляться буду.
Но потом у Ираклия обнаружился лейкоз. Все-таки он на своем вождизме получал немало микрорентген в час.
— Надо срочно менять костный мозг, сынок...
— Что ж, менять, так менять. Срочно, так срочно...
...Был праздник. Очередная годовщина Целесообразности. В большой генеральской жилой ячейке собралась вся компания, отсутствовал только Ираклий, находившийся на работе. График есть график.
Пили хорошее вино, сочувствовали несчастным брачелам, которые, по общему убеждению, только тем и отличаются от людей, что лучше их; мечтали о свободном Солнце, о возрождении природы, хотя очень смутно представляли себе, что оно такое — природа. Одно знали: если есть природа, то можно ходить по улице нагишом, в смысле без скафандра.
Думая об этом, старики ощущали некоторую неуверенность, а молодые — волнение.
И вдруг за окном ослепительно вспыхнуло. Так изредка случалось, если происходила какая-нибудь авария с муниципальным солнцем. После таких вспышек обычно наступала внеочередная ночь, которая длилась несколько часов, пока подвешивали да разжигали запасное солнце.
Уже досада за испорченный праздник возникла было в сердцах, но тьма не наступала и не наступала, вспышка длилась и длилась, но разве может длиться вспышка — длиться может только свет!
Кинулись на улицу кто в чем был, а там — Солнце! Невозможно смотреть! Тепло! Ур-р-ра! Сбылось! Ур-р-ра!
Когда такая радость — можно запросто умереть от разрыва сердца. Но сердца у всех были молодые, новые.
Немного успокоились — стали глядеть вокруг. Кругом люди. Кто рыдает, кто смеется. Кто орет: «Да здравствуют братья-брачелы!» А кто: «Кончай недобитков, они разрушили Целесообразность!» Впрочем, таких — явное меньшинство. Они увидели, что их меньшинство, и заткнулись. И закричали, как большинство. Только, конечно, без энтузиазма.
А еще вокруг было... Ничего хорошего вокруг не было. Грязь, запустение, нежить. В сумерках все это не так бросалось в глаза.
И никакой природы. Чтобы из ничего возникла природа — мало тепла и света. Об этом догадывались, но предпочитали пока не думать...
Ираклий вернулся только к вечеру. Он посадил свой флагман не на космодроме, как это полагалась, а прямо посреди улицы. Следом опустился коскор под номером 18-80 ЕКО.
Все высыпали навстречу Ираклию. Но он вылез, ни на кого не глядя, взял молоток, зубило и принялся за работу. Принялся сбивать электросварку с люка кос-кора. Это была нелегкая работа, ведь Ираклий никогда ею прежде не занимался, но мужчины, такие же неумелые, по очереди помогали, и общие усилия в конце концов увенчались успехом.
Люк со скрипом растворился. Но из него, вопреки ожиданиям, никто не выскочил. Тогда внутрь коскора кинулись Устин и Тихон. И через минуту они выволокли на свет странное живое существо, заросшее, обрюзгшее, немытое, седое, визжащее и ругающееся неприличными словами. Никто не признал бы в этом существе бывшую учительницу Ноябрину Фатьяновну, которая когда-то вполне могла претендовать на звание «мисс народное образование».
— Там еще кто-то есть! — сообщили Тихон и Устин хором.
— Так давайте!
Из коскора извлекли еще одно существо. Тоже человекообразное, но имеющее странные пропорции и не способное самостоятельно передвигаться, мигающее жалобно и тоскливо. Только генерал целесообразности, теперь, надо полагать, бывший генерал, сразу догадался, в чем тут дело:
— Очевидно, женщина была беременна в момент заточения...
Едва бывшую учительницу перестали удерживать, она схватила свое чадо и кинулась обратно в свое узилище. И захлопнула за собой люк.
Долго подавленно молчали. Нарушила молчание Гортензия.
— Если бы меня двадцать лет не убеждали в том, что брачел ничем не отличается от человека, я бы сама нипочем до этого не додумалась.
Опять долго молчали. А потом Всеслава вдруг как закричит:
— Никогда больше не произносите это поганое слово? Нет никаких брачелов! Есть только люди! Умные — глупые! Добрые — злые! Красивые — некрасивые!
По одному, по двое вернулись за покинутый стол. Налили вина. И выпили как следует. За победу над проклятой Целесообразностью. За победу, которая была невозможна, однако случилась.