— Садись. Здесь моя постель.
— Спасибо. — Хмырин сел на что-то мягкое. Пощупал — поролон. Или что-то навроде поролона.
— А где моя постель?
— Тебе не положено. Ты ведь только на одну ночь. На одну ночь они не дают.
— Ладно, перебьюсь?
— Ну зачем же... Эй, Дохлый, слушай сюда!
— Притворился, падло, будто спит... Я к кому обращаюсь??
— Может, он и впрямь спит?
Но Гацкий, очевидно, имел на сей счет свое мнение, подкрепленное особым опытом.
— Вот я тебе, падло...
Хмырин хотел остановить старика, да где там. Тот проворно вскочил с матраса, послышались быстрые уверенные шаги. А потом удары менее мягким о более мягкое.
— Ой? Ай? Не надо! Не надо, това... господин Гацкий! Умоляю, мне больно!
— Сколько раз тебе говорили: не ври, не притворяйся, не прибедняйся? Раз ты больше не человек, то и замашки человеческие забудь, забудь замашки старшего полковника! На полу сегодня будешь спать, у параши! Все лучшее — новичкам, таков девиз всякого брачела?
— Слушай, дед, кончай ты его притеснять! — возмутился Хмырин. — Не надо мне ничего лучшего! Мало того, что нас всех лишили человеческого звания и скоро жизни лишат, кого раньше, кого позже, так еще друг друга мордовать...
—- Салага ты, — донеслось из тьмы. — И ни черта не понимаешь. А казарма и тюрьма — древнейшие изобретения человечества. Их законы — тоже. Не нам их отменять. А главный закон...
— Дерьмовый?
— Закон плох, но это закон, — вдруг подал голос бывший старший полковник, и не было в этом голосе обиды, разве что безмерная усталость. — Не вмешивайтесь, молодой человек, в наши дела, не затевайте революций. Вы завтра станете рабом коскора, но будете еще долго жить, а нам с господином Гацким до самой дезинтеграции вместе кантоваться. Нам рабами не бывать. Возраст...
И Хмырин прикусил язык. Его заступничество не встретило ответной и, казалось бы, заслуженной благодарности. Это была совершенно новая, до сих пор не ведомая Хмырину логика.
— У вас покушать чего-нибудь не найдется? — вдруг осведомился бывший теоретик и старший полковник без всякого перехода, вполне будничным тоном.
— Как же, как же! — Хмырин суетливо зашарил по карманам. — Есть? Вот синтетическая колбаса, вот хлеб, правда, попить нечего..
— Это ничего, воды здесь достаточно .. Господин Гацкий, где будем кушать, у вас или у меня?
— Еще раз назовешь господином, глаз вырву!
— Господином нельзя, товарищем нельзя — как тогда?
— Никак. Гацкий, и все.... Ко мне пошли жрать. Чего парню со своей едой куда-то тащиться.
— Так ему все равно здесь спать.
— Может, еще не здесь. Может, я передумаю.
Послышалось шарканье двух пар ног. Уверенные шаги Гацкого и робкие Дохлыха. Вероятно, на воле эти два старика ходили иначе. Старший полковник печатал увесистый шаг, а счетный работник передвигался, скорее всего, серой мышкой, чтобы лишний раз не привлекать к себе внимание.
Сели на матрасе Гацкого. Хмырин разделил свою пайку пополам. У него-то самого аппетита совсем не было.
Старики весело принялись за дело Чавкали, сопели, шумно пили воду. Потом молчали, вслушиваясь в сытость желудка и умиротворение души.
— Тебя во сколько забрали, Ерема? — подавляя зевоту, спросил Гацкий.
— Меня? — Хмырин не сразу сообразил, что от него требуется. Родной дом, покинутый им несколько часов назад, казался далеким, как Марс. — Вечером. Пожалуй, часов в шесть...
— Значит сейчас где-то десять-одиннадцать. Пора, ребята, отбой делать.
— Отбой так отбой, — с готовностью согласился Дохлых и сразу поднялся с матраса. — Пойдемте, товарищ, я провожу вас.
Его рука была пухлой, короткопалой. А сам наверняка маленький, толстенький, лысый, вероятно, прежде казался сам себе оптимистом, но теперь явный пессимист и временами меланхолик.
Вспомнив, куда его ведут, Хмырин попытался протестовать, но как-то у него это получалось неубедительно.
— Ни за что не лягу на чужой матрас! И возле этой не лягу! Как ее...
— Параши.
— Да, параши. Лягу прямо здесь!
— Бросьте. Холодно. Ляжем вместе, если уж вы так...
— А поместимся?
— Если бочком.
— Тогда давайте. —Только теперь Хмырин понял, что спать в темноте на каменном полу ему ужасно не хочется. Оттого он так легко поступился принципом.
И вот они улеглись на один матрас, бочком. Дохлых и впрямь был толстоват, однако деликатен, он держал свой живот за пределами узкого матрасика, и они вдвоем запросто умещались, правда, сон не шел, не шел, и скоро лежать на одном боку сделалось неудобно, с каждой минутой все нестерпимей хотелось повернуться на спину иди хотя бы на другой бок.