- То бишь, ты считаешь, что мой страх обусловлен желанием морализировать предвкушение жестокости? Как будто я хочу самоутвердиться в естественности противоестественного? – спросил Шелдон.
Гость молчал.
- Что же ты? Ответь. Видишь, я обращаюсь к тебе, словно уже признал подлинность твоего существования. – Нахмурившись, вопрошал молодой человек.
- Ты погружаешься в антиномию. – Не спеша, ответил трёхметровый джентльмен.
- Каким же образом?
- Пытаясь объединить естественное, противоестественное и казуальное, ты резонируешь агонию своего восприятия.
- Агония восприятия синоним пылающего разума. – Потёр виски Шелдон, и взъерошил волосы. – Мой разум не должен сгореть. Я должен найти баланс, хотя бы на время.
- Тогда оставайся на стороне либо морального, либо аморального. – Великан заметил пятно на своём пиджаке, и стал его оттирать, продолжая говорить. – Либо откажись от задуманного злодеяния, либо прими его как естественную аморальность, и соверши его, не подвергая суждениям.
- Я не могу отказаться, запах скверны душит меня. Я любил Тери больше их всех. Я не могу отпустить её, не воздав за её смерть сполна. Только чрез страдания я могу подарить им очищение. – Плотно сжав губы, нахмурившись, проговорил парень, глядя в пустоту.
- Вот как! Ну, если ты так полон решимости, тогда я могу, как скромный приживальщик, только польстить тебе, сказав, что восхищаюсь твоей волей! – восторженно воскликнул высокий джентльмен, - Но готов ли ты заплатить цену за своё деяние? Ведь помимо того, что я приживальщик, я ещё доброжелательный приживальщик. И мне кажется, что это многовато для тебя. Похорони ненависть внутри своего сердца, охлади разум литературными трудами, не вторгайся в антиномию, откажись от познания хаоса, довольствуйся умеренной циничной рефлексией и хорошей книгой вприкуску с шоколадным мороженым с сухофруктами.
- Тогда… тогда я предам себя… - прошептал Шелдон, ни к кому не обращаясь.
- Ну-ну, не надо так… - отозвался великан.
В дверь комнаты раздался стук. Молодой человек никак не отреагировал. Стук вновь повторился, и уже настойчивее. Затем послышался голос.
- Мистер Шелдон, ваш отец передал вам, что через полчаса состоится семейный обед. – Голос принадлежал домработнице Консуэле. – Мистер Шелдон, вы там? Отзовитесь! Мистер Шелдон! – продолжала стучать и звать толстая мексиканка.
Парень, наконец, услышал настойчивый голос домработницы, и удивлённо посмотрел в сторону исходящего шума. Затем он быстро встал, подошёл к двери, и открыл её.
- Ах, вы здесь?! Почему не отзывались? Я уж было, что-то подумала! Напугали ведь! – всполошилась толстушка, - Мистер Кларк желает, чтобы вы спустились через полчаса к семейному обеду.
- Хорошо, Консуэла. – Ответил Шелдон.
- Я передам ваш утвердительный ответ мистеру Кларку. – Сказала домработница.
Молодой человек кивнул и закрыл дверь. Затем он медленно прошёлся по комнате, и подошёл к широкому окну. Взгляд его карих глаз устремился на шоссе, что пролегало недалеко от дома, а затем на небольшую рощицу хвойных деревьев, которая уходила на пару десятков миль на север от пригорода.
Из-за дверцы шкафа высунулась голова великана.
- Не будь так строг к себе… не будь так строг… ну, я пошёл… - и странный трёхметровый визитёр в поношенном пиджаке окончательно скрылся в недрах платяного шкафа.
Глава 3
Шелдон спустился к столу последний. Он вошёл в просторную столовую, и увидел, что за длинным обеденным столом, уже собралось всё семейство.
Во главе стола сидел отец, не снимающий бейсболку даже в доме. Он хмурил брови и пожёвывал нижнюю губу.
Справа от него находилась Кларисса, мать Шелдона, моложавая брюнетка сорока восьми лет. Мать семейства Кларисса Кларк представляла собой хорошо сохранившуюся зрелую женщину. Которая неустанно следит и ухаживает за собой, посещает салоны красоты и оздоровительные центры, регулярно пользуется подтяжками лица. Однако как не крути, возраст ей не всегда удавалось скрыть, дряблая шея, сеточка морщин у глаз и потускневший взгляд выдавали её, особенно когда женщина смеялась, что выходило чаще всего довольно фальшиво. Кларисса до сих пор выглядела привлекательно и могла нравиться. Но в её игривом смехе читался инфантилизм, а в непроизвольных жадных взглядах, которые она бросала на молоденьких девушек, зависть и злоба. Она чем дальше, тем больше не способна была адекватно принимать свои возрастные изменения. Даже сейчас мать недоброжелательно поглядывала на сидящую напротив дочь, чьё естество бурлило живостью и цветением молодости.