По Большой Лубянке прогулялся в сторону бульваров. Хотел было спуститься в бар, выпить кофе. Там в полнейшей пустоте и сумраке присел к стойке, в ожидании бармена. Сзади ко мне подошел энергичный господин в черном костюме. В голове мелькнуло, тоже, наверное, очень серьезный человек из той же конторы. Господин резко приказал очистить табурет. Я окинул взглядом пустую стойку бара, пустой зал за спиной, хмыкнул, но слез со стула. И кошелек убрать, приказал серьезный человек. Сумку со стойла тоже пришлось убрать. В ту же секунду за стойкой появилась девушка в переднике и обратилась ко мне: вам кофе? Господин рявкнул, мне виски с пепси и быстро! В правой руке я почувствовал весьма опасный зуд, как перед нокаутирующим ударом. Чтобы не устроить потасовки, вышел из бара на улицу.
Большая Лубянка в это время наполнилась потоком машин. Мне пару раз пришлось уворачиваться от грязных бамперов, вплотную прижимавших меня к пыльным стенам домов. Упорно продвигался вперед. Отметил про себя, как меня тянет зайти в Сретенский монастырь, но почувствовав приступ голода, свернул на Сретенский бульвар. Помнится, здесь на углу была пиццерия. Там еще подавали необычную закрытую пиццу. Мы с сотрапезником смеялись, вспомнив юмореску Игоря Маменко «Пицца — это пирожок, только развернутый». Дело в том, что здесь подавали пиццу свернутую, наподобие пирожка.
Странно, заведение общепита сохранилось, хоть и в более пафосном виде, наверное, и цены тут не для простых людей. Но все-таки, голод загнал меня в пиццерию — уж больно приятно, по-домашнему здесь пахло. Сел за стол, взял меню и обнаружил ту самую закрытую пиццу, которая называлась, оказывается, «кальцоне», почти как нижнее мужское белье. Они не перестают смешить народ. Но голод не тетка, заказал кальцону и набросился на огромный чебурек с грибами и томатом, терзая вилкой и ножом, по-пролетарски безжалостно, обжигаясь, брызгая красным соусом. Ну вот, поели, теперь можно и поспать — зачеркнуть! — идти в монастырь.
Во Владимирском храме подошел к фотокопии Плащаницы, привезенной из Нью-Йорка. Отец Настоятель рассказывал, как видел множество трех-шестерок, на уличной рекламе, на бортах такси. Спросил, зачем вам это? — В бизнесе помогает, отвечали ему. А когда привез в Москву, начались другие искушения. Скрежетом из недр хаоса пронеслись в голове визгливые споры о подлинности сего образа.
На плащанице имеются следы крови, которые оставили многочисленные раны на теле, – следы кровоподтеков на голове от шипов тернового венца, следы от гвоздей в запястьях и в ступнях ног, следы от ударов бичей на груди, спине и ногах, большое кровавое пятно от раны в левом боку. Образ на ткани возник тогда, когда тело лежало в погребальной пещере на одной половине плащаницы, а другая половина, обернутая через голову, покрывала Его сверху.
Помнится, какой горячей жалостью к спорящим неверам наполнялось сердце, полное любви к моему Иисусу — моему! Это свидетельство тех мучений, которые перенес Сын Божий, искупивший подлые грехи всего человечества. Сердце вопило в Небеса: «Прости нас, Господи! В тех Твоих мучениях есть и толика боли от моих преступлений. Прости, помилуй, спаси иже веси судьбами!»
Приобрел пучок свечей, обошел подсвечники перед иконами. С каждым возжжением боль унималась, а из глубин души поднималась торжественная тихая радость.
Наконец, замер перед иконой «Снятие пятой печати», что находится в левой части иконостаса древнего Владимирского собора. Икона уникальна, на ней изображены события, о которых повествуется в книге Откровения Иоанна Богослова, также известной как Апокалипсис, – единственной пророческой книги Нового Завета. Апокалипсис содержит изображение будущей судьбы Церкви Христовой и всего мира, здесь упоминается о таинственной книге с семью печатями, которые поочередно снимает Агнец, то есть Иисус Христос. Во время снятия пятой печати происходит молитва святых мучеников у Престола Божия об ускорении кончины мира и наступлении Страшного суда. «И когда Он снял пятую печать, я увидел под жертвенником души убиенных за слово Божие» (Откр. 6: 9)
Удивительно то, что этот в высшей степени таинственный образ появился тут задолго до канонизации Царя-мученика Николая Александровича, как залог прославления Царя с его святым семейством.