Мы смотрели друга на друга и молчали. Вокруг нас бродили люди, шипели шинами автомобили, над головой навис потемневший Пушкин — но мы были одни. Как и утром, она первой пришла в себя и тихо прошептала:
— Не успела поесть. Сегодня.
— Тогда может, в «Пушкинъ», — предложил я, — коль уж пошла такая тема.
Я взмахнул рукой, черный автомобиль, бесшумно подкатил к нам, следом открылась дверца, и мы заняли пассажирские места. Через двадцать минут мы сидели в пустоватом зале, исполненном в стиле старинной библиотеки с фолиантами на стеллажах. Не заглядывая в меню, дама сделала заказ, а я не имея сил, оторваться от созерцания лица и рук сотрапезницы, нервно теребил салфетку и двигал туда-сюда мельхиоровые приборы. Дама положила теплую ладошку на мою костлявую десницу.
— Вот так и в школе, ты выглядывал из-за угла и сверлил меня горячим взором влюбленных очей.
— Тебя это раздражало?
— Наоборот, — отозвалась она, уплывая взором в былое. — Никто больше столь трепетно меня не разглядывал. Это очень приятно — было, есть и будет.
— А что же ты!.. — возмутился ненароком. — Что же ты, как сегодня утром, как с полчаса назад, не сделала первой шаг ко мне? Ты же видела, как я робею.
— Видела, — вздохнула он. — В том-то и дело. Только я тогда была самовлюбленной негодной девчонкой, а ты — первый романтик в моей жизни. И последний. — Она сменила регистр с обволакивающего полушепота на хрипловатый басок. — Это сейчас перед тобой тёртая на крупной тёрке циничная тётка.
— Ты это… — запнулся я возмущенно, отхлебнув приличную порцию коньяку, — слышь, «циничная тётка»! Не сметь мою первую самую прекрасную любовь так называть!
— А то что? — заинтригованно протянула она прежним меццо-сопрано. — Неужели руку поднимешь?
— И подниму и опущу! — рявкнул я. — Никому не позволю порочить и унижать мою нежную девочку. Даже её нынешнему аватару! Или клону!..
— Слушай, оказывается, это та-а-к приятно слышать, — пропела она. — Нет, все же ты был и остаешься уникальным парнем. Я тебя очень и очень люблю. Так и знай. Ну прости меня, пожалуйста. Поверь, я очень ценю и твою влюбленность, и верность и… твое смущение. Ты лучший.
Она сунула руку в сумочку, щелкнула какой-то кнопкой, пояснила:
— На всякий, включила глушитель. Радиус действия сто метров. Ты же сейчас начнешь допрос? Когда ты играешь в шпионов, у тебя на переносице морщинка появляется. Давай, жги!
— Послушай, прости, но я сейчас в замешательстве. — Потер я переносицу. — Как тебя зовут? Сейчас.
— Как обычно — Светка. — Затем, понизив голос: — Я же сейчас «на переменке», понимаешь? Как в школе после второго урока. Сейчас мне дадут немного отдохнуть — и снова в бой. Но уже под новым именем, с новой биографией, и с новым старым мужем. Почему-то мне чаще всего именно старички достаются.
— Так ты все-таки вляпалась в эти самые… в сети, откуда выход через трубу в крематории, что на Октябрьском поле.
— Ага, — кивнула она игриво. — Сведения о трубе на Октябрьском у Резуна почерпнул? Ну-ну! — Саркастически улыбнулась. — Что касается карьеры. Будто меня кто-то спрашивал. Твой папуля моего папулю вытащил из нищеты, вернул в строй, меня закадрил, а дальше: «Дан приказ ему на запад, мне в другую сторону» — где-то так… А знаешь, я оказалась очень даже ценным кадром. Могу супостатов оптом утилизировать, могу кого угодно соблазнить, могу выдуть литр вискаря и ни в одном глазу, да еще сходу выбью девяноста пять из ста, а могу такую романтику сыграть — закачаешься!
— Ты всерьез взялась меня расстраивать? — гнусаво протянул я на манер Дона Корлеоне. — Хорош! Опомнись, это же я, твой «дружок».
— Уже опомнилась. — Кивнула она, плеснув в рот двойную порцию джина. Для храбрости, что ли? — Но, знаешь, — она пригнулась к своей тарелке с креветками, — мне умные люди сказали, что теперь можно здесь, на большой земле, завести нормальную семью и даже от проверенного человека родить парочку пузанчиков розовощеких. — Надула щеки, проткнула пальцами, издав неприличный звук. — Так чота хочется, слюнявчиков щекастеньких!