Мы самым позорным образом продрыхли трое суток, лишь по утрам выходили в туалет, плескались под душем и попадали за свадебный стол, чтобы поклевать салата, запить глотком шампанского — и обратно в кровать, в объятья обрывного сна, невинного как в детстве. Одно утешало: «я сплю, а сердце моё бдит». А еще за эти часы мне удалось прожить целую жизнь, хоть если честно на память не надеялся, думал, всё что нужно в свое время всплывёт и озарит…
На четвертый день медового месяца Игорь нас решительно разбудил и повел на прогулку по берегу моря.
— Помниться, ты обещал показать то знаковое место, где у тебя произошла встреча с Самим, — с трудом ворочая языком, пробубнил я.
— А вот, как раз тут это и произошло, — показал он на веранду старенького дома. — Здесь как в музее, все оставлено как было.
Мы со Светой присели на стулья, Игорь налил нам по стакану черного ежевичного вина и отошел в сторону: «не буду мешать». Хлебнули вина, Света устроила голову на моем плече, попытавшись продолжить перманентный сон. Но не тут-то было!
Я вздрогнул, Света подпрыгнула, мы перенеслись в то же пространство, в котором побывали в минуты аварии. Здесь, на вершине высокой горы сначала увидел отца — он сидел, не шелохнувшись, перебирая четки.
— Так ты не умер? — спросил я.
— Решил отложить на время, — не открывая рта, произнес отец. — В этом месте вообще не умирают, здесь живут вечно и переходят от земли в Небеса, как вы там у себя, из комнаты в комнату.
— А хорошо у тебя, — сказал я, разглядывая синие дали в облаках, залитые солнцем.
— Благодарю тебя, сын, за твои молитвы, за твои труды. А теперь поднимись по этой лестнице, — показал он рукой с четками, — там тебя ждет встреча с очень серьезными людьми.
Я встал и зашагал по лестнице в небо. По пути меня встретил отец Феодор Первый, он молча благословил и махнул рукой: тебе еще выше. На следующем пролете лестницы меня встретил Макаров. Лично его не встречал, но сейчас узнал, будто мы прожили вместе не один год. Он крепко пожал мне руку и направил еще выше. На террасе увидел древнего старца из числа кавказских отшельников, он тоже благословил и велел подняться еще выше.
И опять произошло чудо узнавания человека, о котором только слышал, только мечтать мог — да, на той высоте стоял с виду обычный человек… Только от него исходило сияние такой силы, что если бы меня не подготовили добрые люди, я бы, наверное, умер… от счастья, ослеп бы от света, хоть сияние чувственными очами я не видел — то было сияние святости. Наверное, он сконцентрировал в себе миллионы молитв миллионов людей, самые крепкие надежды, самые чистые слезы.
Мы стояли напротив друг друга, глаза в глаза, сердце в сердце и… молчали. То было не молчание без слов, а высшая форма исихазма — между нами носились молитвы благодарности, потоки огненной любви, то был полет мысли такой мощности, что, если бы между нами встал обычный человек, пусть даже и враг или сам черный князь из бездны — сгорел бы в один миг. Только ради этого мгновения стоило прожить всю долгую человеческую жизнь, полную невзгод, мучений и боли. Но в сердце появилась мысль, которая кристаллизовалась в слова: отсюда, с вершины этой горы, всё только начинается — это шаг в небесную вечность.
Дальше — вспышка яркого света, и возвращение на землю, на ту самую веранду, откуда стартовал то ли минуту, то ли триста лет назад. Я открыл глаза, передо мной белело испуганное лицо Светы, за ее спиной маячил Игорь, тревожно глядевший на меня. Скорей всего, он лучше всех понимал, где и с кем я встречался, но я был еще слаб, чтобы прожить такие сильные чувства.
— Я подумала, ты умер, — прошептала жена.
— Ты видел его? — мягко спросил Игорь.
— Да, — промолвил я, кажется, не открывая рта, как те люди на горе. Затем улыбнулся и воскликнул: — Светка, нет никакой смерти, слышишь! Есть только жизнь, счастливая, прекрасная и… весьма продолжительная. — Я вгляделся в лицо молодой любимой женщины. Спросил:
— А ты что видела, пока в кустах подбирала вставную челюсть после аварии? — Получил тычок локтем в бок. — …И того, сейчас, пока я по твоей версии «умирал»? — На этот раз обошлось без ударов по ребрам. — Неужели ничего? Совсем-совсем ничего?