— Не скажу, — Надула она губки, как в детском саду, когда ей не досталась шоколадная конфета с ёлки, а я пожалел девочку и протянул свою. Приняла вид суперагента и вынужденно призналась: — Видела кое-что. Но пока ничего не толком не поняла.
Подошла Аня, робко оглядела торжественное собрание, вздохнула, выдохнула:
— Так может все-таки вернемся за свадебный стол? А то всё ни как у людей.
По пути домой у нас со Светой состоялась беседа:
— Ты тоже считаешь нас того, малость ку-ку? — спросил у новобрачной.
— А вот и нет! — улыбнулась она. — Я тут посчитала по-своему, по-бабьи — и вот что вышло: у нас с тобой будет все, как ты хотел. Как мы хотели. Именно в эту ночь у нас с тобой сто процентов шансов начать новую жизнь.
— Ты насчет мальчика? — спросил я.
— Ага! Так что готовься, не всё же мне в девках куковать. Да и мечтам твоим пора бы сбыться.
Дальше всё пошло, как мы любим, — то есть самым чудесным образом. Там было и подвенечное белое платье, и настоящие золотые кольца, и вопли «горько!» — и много-много обычной, но такой сладкой, любви! Господи, как я любил Свету! Мою Светку, мою новенькую, как золотой империал жену!
Однажды утром я проснулся, протянул руку жене и крайне вежливо сказал:
— Здравствуй, товарищ супруга!
— Приветствую уважаемого мужа! — в тон мне произнесла Света, пожав теплой ладошкой мою пролетарскую десницу.
— Пора нам с тобой, дорогая, совершить свадебное путешествие. Слышала звуки за окном? Это «ж-ж-ж» неспроста!
Выйдя на веранду, обнаружили наш автомобильчик, тот самый «скромный Ровер, с форсированным двигателем сумасшедшей мощности» — его отремонтировали, подкрасили и вернули хозяевам. Выпили кофе, откушали невесть кем приготовленные оладьи со сметаной и собрались в путь-дорожку. Не преминули обкатать Ровер по горным дорогам, по горячим асфальтам южных дорог.
Новобрачная словно только что проснулась, взбодрилась и, вцепившись в рулевое колесо, уверенно взнуздала нашего железного коня. Страх уже не впечатывал меня в спинку сиденья, как прежде, я превратился в любознательного путешественника, зная наперед, что все это так или иначе будет использовано в моих будущих нетленках. Наш добрый конь мчал нас вперед, по горным тропинкам, то спускаясь в темную расщелину, то поднимая к озаренной светом вершине перевала. Из-под колес прыскали юркие тени неопознанных животных, по стеклам и бортам хлестали колючие ветви южного кустарника. Над нами, сменяя декорации, парили орлы, носились стрижи, важно перелетали с ветки на ветку сойки с дятлами, над ухом стрекотали цикады, зудели шмели. Мы замирали на вершине горы, выходили из кондиционированной прохлады салона во влажный жар, любовались сверкающим морем, вздымающимся ввысь синим небом, всем существом впитывали теплые ароматы можжевельника, горькой полыни — и смеялись как дети, пьяные от счастья и воли.
Вечером, оставив новобрачную у костра на берегу сонного моря, объевшись печеным в углях пеленгасом, встал и под хруст гальки побрел на веранду нашего бунгало. Вот она — кипа исчерканной, исписанной бумаги — звала меня, просилась в руки, как обиженное забытое взрослыми дитя. Взял красный карандаш, принялся читать труд моих творцов.
Увлекся, схватил пачку чистой бумаги, писал своё, пережитое, пропущенное через собственное сердце, сквозь счастье и боль, сомнения и мучительные мысли. Как-то очень плавно, выходил из кризисных состояний — через молитвенные озарения — к победе света над тьмой, радовался и горевал, вновь и вновь, на ином уровне сознания проживал мой путь, вплетенный нитью во всеобщую ткань огромной дороги в Небеса. Там предчувствовал встречу с любимыми, с бывшими врагами, спасавшими нас от теплохладности, ощущая как обида переплавляется в осознание необходимости лечения горьким, но полезным лекарством. Совершенно естественно приходило осознание верности главного выбора всей жизни. А мой — и наш — путь представлялся сияющим мостом от земли в Небеса, по нему шагаем — качаясь, падая, поднимаясь, но все-таки движемся — вперед и вверх.
Над мной зажегся свет, кто-то проходил мимо на цыпочках, на фиолетовом небе зажглись яркие звезды, скрипели сверчки, шуршало пенистой волной море — а я писал и писал, черкал и подчеркивал, ставил редакторские значки… И только под утро, продрог от свежего бриза с моря, поднялся со стула на негнущиеся ноги, крадучись прополз в спальню и, завернувшись в одеяло, прижался к теплой женской спине.